На пороге я всё же оглянулся. Парочка располагалась на тех же местах, и, судя по улыбке, блуждающей на губах Марис, юноша не оставлял попыток предложить свои услуги. Какого рода? Можно только догадываться.
Раннее утро в Гренте напомнило мне столицу. А впрочем, наверное, все города похожи друг на друга, если сложены из камня и запружены спешащим по своим надобностям народом. Конечно, пышность нарядов не та, да и лица вовсе не настолько самодовольные, как у коренных веентцев, но вполне можно представить, что я вдруг оказался в одном из окраинных кварталов. Представить и…
Пожалеть, что это неправда?
Я невольно остановился прямо посреди улицы, заставляя прохожих обходить меня с обеих сторон.
Ещё совсем недавно сердце переполняли злость и обида на судьбу, подставившую подножку, а теперь страсти улеглись. Успокоились. Потому что я получил приказ и начал его выполнять. И это мне нравится. Это делает меня почти довольным. Значит, зря мечталось о том, чтобы самому отдавать приказы? Значит, нужно было довольствоваться тем, что имелось, и не помышлять об ином? Значит, я настолько глуп и убог, что для счастья мне требуется одна лишь чужая воля?
— Позволите ли обратиться к вам с нижайшей просьбой, эрте?
Я вздрогнул, пробуя прогнать наваждение, накрывшее меня с головой. Получилось плохо. Впрочем, незнакомец, заговоривший со мной, выглядел ещё хуже, чем мои мысли. Бледный, с покрытым испариной лбом, с запавшими глазами и трясущимися уголками губ, этот мужчина сейчас сошёл бы за моего отца, тогда как на самом деле был старше от силы лет на десять. А ещё он был очень похож на просителей из глухих провинций, время от времени осаждавших столичный Наблюдательный дом мольбами о помощи. Последний раз на моей памяти речь шла о какой-то лихорадке, косившей жителей то ли Саврисса, то ли Ладоры, и мне, пока добрался до места службы, пришлось не раз и не два произнести… Ну да, то же самое:
— Я не лекарь.
Я калекарь. Определить, что с тобой не всё хорошо, дядя, я могу. Но вылечить? Уж извини.
— И всё же вы можете мне помочь лучше, чем лекарь.
Всё, прочь воспоминания! Я уже не в Веенте, уже не сопроводитель, мои действия уже не обеспечены прощением, вымоленным загодя сразу на всё Сопроводительное крыло. И думать надо за себя. Самому.
Итак, боляще-просящий. Одет добротно, стало быть, деньги за душой водятся. Одет легко, стало быть, местный житель, ненадолго покинувший дом. А местный — это опасно. Никакого вреда нельзя причинить. С другой стороны, отказ от разговора тоже ведь может быть сочтён за вред.
— Что вам нужно от меня?
Он поманил за собой в переулок, безлюдный и тихий. Возможной засады не наблюдалось, а сам проситель не походил на наёмного убийцу, поэтому я пошёл следом, на всякий случай сделав Натти знак быть начеку.
— Моё имя вам ни о чём не скажет, эрте, да и надёжнее будет не произносить никаких имён, услуга ведь пустячная…
Что-то слишком много в Гренте всего пустячного. А заставить заниматься пустяками все почему-то норовят совершенно постороннего человека.
— Что вам нужно?
Он посмотрел на меня снизу вверх, поскольку его рост не позволял направить взгляд иначе, и поэтому показалось, что незнакомец выглядит ещё жальче.
— Сделайте для меня то же, что сделали вчера.
Я перебрал в памяти события прошедшего дня и не нашёл среди них ничего достойного повторения.
— Говорите прямо, или я ухожу.
— Помогите мне избавиться от влечения к женщинам! — выпалил мужчина.
Натти хохотнул, да и я сам улыбнулся бы, если бы в обращённом на меня взгляде не видел столько отчаяния.
— И как же я могу вам помочь?
— Не притворяйтесь, что не понимаете! Вы же смогли! Вчера.
Я глубоко вдохнул, потом выдохнул. Значит, свидетели всё же имелись? Плохо. Но это ещё не повод признать вину.
— Вчера один настойчивый насильник получил по заслугам. Не более того.
Мужчина нетерпеливо качнул головой:
— Мне нет никакого дела до его причин. У меня есть своя.
— И насколько же веская?
Он замялся, но всё-таки решил признаться, видимо сообразив, что иначе не добьётся поставленной цели:
— Видите ли, я по роду своих занятий… Нас называют нырками, если вы понимаете, что это значит.
О да, понимаю, причём превосходно!
Рыночный нырок, вот кто подошёл бы мне больше всех прочих осведомителей. Он занимается игрой с товарами и монетами, скупая по одной цене и продавая по другой, и он чуть ли не лучше купцов знает размеры спроса и предложения. Но я даже не помышлял о том, чтобы обратиться к такому человеку, потому что за свои услуги нырки берут очень дорого. А тут вдруг такое везение… Судьба снова решила испросить прощения за свои шалости? Даже не верится.
— И при чём тут влечение?
Скулы мужчины покраснели, что в сочетании с мёртвенно-бледной кожей остального лица создало впечатление карнавальной маски.
— Мне нужно думать о моих делах, а вовсе не о…
Кажется, догадываюсь, в чём беда.
— Вы не можете не смотреть на каждую женщину, случайно оказавшуюся рядом?
— Да. И добро бы только смотрел…
Пришлось подавить усмешку. Хотя что во всём этом смешного? Человек же мучается.
— Почему вы не обратились к лекарям? Уверен, они смогли бы вам помочь.
— К городским? Увольте! Чтобы потом все вокруг узнали, что я согласился себя оскопить? Мне пришлось бы перебираться в другой город. И чем бы я там занимался? Рынок — это моя жизнь.
Страннее всего было то, что его слова звучали убедительно, причём он сам не прилагал к этому никаких усилий. А просьба вполне понятная. И причина веская.
— Вы могли бы найти лекаря на стороне. Подальше от города.
Мужчина всплеснул руками:
— Я бы так и поступил, но, увы, эта похоть овладела мною так некстати! До начала игры остаётся несколько часов, до ближайшего места, где можно найти хорошего лекаря, не менее суток пути, а если я не буду присутствовать здесь с самого начала, всё будет потеряно!
Да, нырку нельзя терять ни минуты. А временем его сейчас распоряжаюсь я, как это ни смешно.
— Повторюсь: я не лекарь.
— Это неважно! Поздней ночью я встретил в трактире того человека… Насильника, как вы сказали. Да, мне не спалось. Мне уже несколько дней не спится, и всё из-за этих проклятущих женщин! Он был пьян. Сильно пьян. И говорил много глупостей. Но он сказал главное: его больше не мучит желание.
Если учесть, что это и являлось моей целью, можно считать, я исполнил своё намерение выше всяких похвал. Теперь можно не опасаться за честь особ женского пола, что могут встретиться на пути неудавшегося насильника. Любую человеческую страсть, если только она не слишком сильно укоренилась в голове, можно выкорчевать, воздействовав на определённую часть тела. Беда лишь в том, что на месте корчёвки больше ничего и никогда не вырастет.
