Он сидел, прислонившись к стене, бледный от потери крови, но всё ещё живой и, как уверил лекарь, перевязавший рану, вполне способный дожить до преклонных лет. Сидел, отрешённо глядя на суету, наполнившую комнату. Правда, когда парень увидел Марис, в нём что-то словно вспыхнуло и тут же угасло. Словно давешние угольки в глазах да-йина. А потом, не говоря ни слова и ничуть не изменившись в лице, страж кумирни — теперь стало понятно, что никем другим он попросту не мог быть, — потянулся левой рукой к голенищу сапога.
Остановить самоубийцу успел бы только демон. Ну, может быть, ещё охотник на демонов. А мне и градодержателю оставалось только беспомощно смотреть, как следующим же движением страж вонзил длинный узкий нож себе под подбородок. По самую рукоятку.
Губы Марис снова шевельнулись в беззвучной молитве, столь же короткой, как та, которой была напутствована в последнее странствие Оллис, а следующая фраза была обращена уже не к мертвецу, а к вполне живому человеку:
— Теперь можете выдворить из города и меня.
Градодержатель растерянно моргнул:
— Зачем вы приказали ему умереть?
— Он мог выбирать. И выбрал возвращение на прежний путь.
— Какой ещё путь?!
Вместо ответа Марис на мгновение прикрыла глаза, словно сосредотачиваясь, и над нашими головами густо-синим росчерком прямо в воздухе возник пылающий круг, рассечённый пополам чем-то вроде клинка. Юноша благоговейно приоткрыл рот, и я тоже поймал себя на мысли, что таращусь на явленное чудо, как малолетний ребёнок. Двуединые знаки являлись только по особым праздникам и только в кумирнях, но чтобы вот так, запросто, в комнате гостевого дома…
— Эта женщина — сестра и брат мне по вере. Она ослушалась заповедей и сошла с назначенного пути, увлекая за собой ещё одну заблудшую душу. Меня направили, чтобы вернуть беглецов в лоно веры. Так или иначе.
Пожалуй, тон, которым всё это было произнесено, сделал бы честь даже моему знакомому золотозвеннику. А меня заставил задуматься, насколько могущественной была Марис на самом деле. И нуждалась ли в моей помощи хоть когда-нибудь.
Она-он, словно уловив мои мысли, успокаивающе улыбнулась:
— Мне дана власть лишь над теми, кто верует.
Лучше бы не говорила. Что ж, получается, я даже в верующие не гожусь?
— А теперь, если позволите, я должна позаботиться об их телах должным образом.
— Да-да, конечно… — пролепетал градодержатель.
— И не откажусь, чтобы ваши помощники оказали содействие и мне.
Юноша послушно закивал, получив сей недвусмысленный приказ, а я, рассудив, что до меня больше никому нет дела, выбрался из пропахшего кровью дома на свежий воздух.
Человеческая жизнь стоит немногого. Иногда всего лишь одного удара. Иногда — взгляда. И обрывается в самый неожиданный момент, словно натыкаешься на невидимую стену и расшибаешься. Намертво. Твой путь прерывается, когда вокруг всё только начинает разбег. Ещё несколько дней, и весна полностью вступит в свои права, а потом будет лето и далее, далее, далее… Интересно, те, кто останавливается, жалеют, что не увидят следующий рассвет? Или, напротив, радуются, что избавлены от созерцания повторения одного и того же?
Оллис хотела стать целой. Так сказал охотник. А может быть, цельной? Не представляю, каково это, быть одновременно и мужчиной и женщиной. Или представляю? Наверное, это чем-то похоже на желания, борющиеся друг с другом, вроде тех, что посетили меня. Но когда они рано или поздно сталкиваются, не остаётся ничего, кроме осколков, и не дать затеряться на образовавшейся пустоши способен только… Долг.
Если бы меня не вело что-то, мне самому не подчиняющееся, всё могло бы сложиться иначе. Я уступил бы чарам красавицы.
И был бы счастлив.
До смерти.
Ну или, по крайней мере, до сумерек, подобравшихся к моему сознанию и телу совершенно незаметно. Неужели всё это время я был на ногах? Похоже. Гудят и ноют. Зато привели меня туда, куда и следовало, пусть и не на первом же большом круге.
Трапезный зал гостевого дома был уже наполовину заполнен ожидающими ужина, но лица купцов заметно изменились по сравнению с прошлым вечером. Я подумал было, что зашёл не туда, проходя к лестнице. Только Натти по-прежнему лежал на кровати, закрыв глаза. Правда, не спал, потому что спросил сразу, лишь я перешагнул порог:
— Как день прошёл?
Я перебрал в памяти все события, так или иначе коснувшиеся меня, и честно сказал:
— Мимо.
Рыжий улыбнулся:
— Так бывает.
— Угу.
— Но оно и к лучшему, а?
Может быть, ты и прав. Вот только обидно, что все мои попытки действовать по собственной воле снова провалились, оставив в голове какую-то недоваренную кашу из обрывков мыслей.
— Ужинать будешь?
— Что-то не хочется.
Натти приоткрыл один глаз и, судя по тому, что ржавчина приобрела прежнюю яркость, можно было заключить: мой помощник чувствует себя вполне здоровым.
— Это ещё почему?
— Да так. Нахлебался сегодня. На год вперёд.
Рыжий хохотнул, садясь на постели:
— Ой, не зарекайся!
А чего я ещё не видел? Демоны были. Прибоженные были. Теперь осталось только Дарохранителя живьём встретить. Правда, вряд ли он сможет меня чем-то удивить. Он-то всего лишь человек, пусть и вознесённый над всеми.
— Позволите войти? — робко осведомились из-за беспечно незакрытой мною двери.
Я обернулся, чтобы увидеть давешнего просителя об избавлении от похоти. Вот уж кого не ожидал снова приветствовать, так этого жадину.
— Зачем явились?
Он протиснулся между створкой и косяком, стараясь не касаться струганного дерева, бочком подобрался к столу и положил на самый краешек какой-то свёрток.
— Что это?
— Как и договаривались. Всё исполнено в точности: — Больше ничего спросить не удалось, потому что мужчина, боязливо оглядываясь, убрался обратно в коридор и засеменил вниз по лестнице. Я развернул холстину обёртки и удивлённо расширил глаза. Неужели здесь все цены на ближайшие торги? Быть того не может! Если только он не решил отомстить мне, подсунув неверные сведения. Проверить-то никак не получится. Сразу в печке сжечь, что ли?
Следующие шаги сопровождались шелестом пышных юбок. Сестра градодержателя не стала таиться, а распахнула дверь на всю ширину и вошла в комнату с видом полководца, сдающего свою армию неприятелю. На стол лёг ещё один свёрток, намного более громоздкий, нежели предыдущий. Торжественно прозвучало:
— Ваша награда. — Не дав мне проронить ни слова, женщина повернулась и столь же гордо удалилась прочь.
Разворачивать новое подношение я уже не торопился. И потому, что знал, какие сведения в нём должны содержаться, и потому, что отчаянно не понимал происходящего.
