— Откуда у нее снотворное?
— Ну, это ты не у меня спрашивай. У нас такого, кстати, нет.
— Ты разговаривал с ней? Она хоть что-то сказала?
— Это после промывания желудка? — усмехнулся Васильков. — Не думаю, что в тот момент я казался ей хорошим собеседником.
Мы остановились у дверей палаты, где лежала Оксана, и я попросила:
— Давай я сама дальше? Спасибо за все.
— Ты только сразу с порога не ори, это бесполезно сейчас. Пусть немного в себя придет, потом поговоришь.
— Лучше психологу скажите, чтобы сюда пришел.
Васильков кивнул и пошел на пост, а я, набрав полную грудь воздуха и шумно выдохнув, взялась за дверную ручку.
Оксана лежала на спине, руки ее были фиксированы к раме кровати мягкими ремнями. Она спала, глаза ввалились, нос заострился, но дыхание было ровным. Медсестра Надя сидела на табуретке у окна и читала книгу. Увидев меня, она вскочила, но я прижала палец к губам и жестом попросила ее выйти. Надя кивнула, зажала книгу локтем и тихонько вышла из палаты.
Я присела рядом с кроватью на табуретку и задумалась. Что заставило мою подругу сделать это? Как она вообще додумалась наглотаться снотворных? В чем причина? Хотя тут мне, кажется, все было понятно — наверняка очередной неудачный роман. Если Васильков прав, то демонстрация эта не на нас была рассчитана, а на конкретного человека — именно ему Оксана потом будет предъявлять свою попытку самоубийства как вину, именно от него станет требовать заботы и обещаний быть вечно рядом, а не то… Господи, как меня тошнит от этого… Я очень люблю Оксану, но никогда не могу понять ее поведения, ее поступков. Наверное, мы с ней очень уж разные, чтобы я могла понять это. Иногда я называла ее в шутку «женщиной-жвачкой», объясняя это сравнение Оксаниной привычкой прилепляться к мужчине и потом еще долго тянуться за ним после расставания, пытаясь вернуть. Подруга обижалась, но всегда признавала, что я, пожалуй, права. Однако менять что-то в своем отношении к мужчинам она не собиралась, а я просто устала убеждать ее в необходимости таких изменений.
Заметив, что Оксана открыла глаза и увидела меня, я, не поворачиваясь, спросила:
— Ну, и кому посвящалась постановка?
— Ты его не знаешь… — прошелестела Оксана, облизывая губы.
— Но, чувствую, достойный человек, да? Ты в следующий раз весь пузырек пей, чтоб такого позора не было.
— Я хотела умереть… думала — усну, и все. Таблетки ведь — смерть легкая и не страшная…
— Угу, — кивнула я, еле сдерживаясь, чтобы не надавать ей пощечин. — Чего уж проще — лежишь вся в дерьме и моче, аромат королевский… Правда, красиво?
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Оксана, подтвердив догадку Василькова о возможной инсценировке.
— Ну, дорогая, ты физиологию, конечно, не изучала, а зря, на досуге почитай учебник, чтобы больше не попасть в неловкую ситуацию. Видишь ли, после смерти все сфинктеры в человеческом теле имеют тенденцию расслабляться, а это значит, что кое-какой… эээ… биологический материал неизбежно оказывается снаружи. Так понятно? И красивая утонченная смерть от таблеток — уснула, и все, — сразу превращается в менее приятный вариант. Но тебе-то, конечно, уже все равно. А вот тот, кому ты все это хотела бы продемонстрировать, чтоб локти кусал, гад, так вот он тебя застанет в весьма неприглядном виде. И именно такой ты отпечатаешься в его памяти. Вот и вся история. Не бывает красивой смерти, подруга. А если ты еще раз попробуешь провернуть подобный фокус на территории моей клиники, я с тобой церемониться не стану и упеку в психиатрию, усвоила? Заручусь поддержкой твоей матери — и привет. Так и заруби на своем носу, дура!
Не в силах больше держать себя в руках, я вскочила и выбежала из палаты.
Психолог зашел ко мне после беседы с Оксаной и только руками развел:
— Не вдаваясь в подробности, скажу — она совершенно адекватна. С моей точки зрения, у нее потребность в постоянном внимании, и она старается получить его откуда угодно и любыми способами, даже такими, как шантаж и угрозы собственному здоровью.
— И вы считаете, что у нее нет проблем? Если человек наносит себе вред, сопряженный с опасностью для жизни, то он уже по определению ненормален.
— Вы не так поняли. Она не причинит себе вреда в том смысле, чтобы здоровье серьезно пострадало. Она просто демонстратор. Такие аккуратненько вскрывают боковую венку на руке, чтобы вроде и кровь, но и не кровотечение, пьют таблетки — чаще безвредные и немного, открывают газ, но не забывают оставить распахнутой форточку, понимаете? — объяснил психолог. — Это не прекратится.
— Даже если она будет окружена вниманием круглые сутки семь дней в неделю?
— А вы представляете себе человека, способного отдавать себя кому-то настолько? Это ведь значит полностью отказаться от собственной жизни. Вам встречался кто-то, готовый пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы партнеру было комфортно? Мне лично — нет.
— Вот и мне — нет, — со вздохом подтвердила я. — Я давно ей говорила — прекрати это все, ну, нельзя влезть в жизнь другого человека и заместить там все собой, так не получится. Но она твердит — тогда мне никак не надо, надо только на моих условиях. Оксана не готова признать, что проблема в ней.
— Я бы не назвал это проблемой. Если хотите мое мнение, то это просто распущенность, избалованность. Она ведь не замужем?
— Уже нет. Но была много лет. Муж ее любил, многое прощал, но в какой-то момент вполне предсказуемо сломался и ушел, даже общаться не хочет.
— Я так и понял. Но я не сумел до нее донести мысль, что заполучить кого-то в свое полное распоряжение она, увы, не сможет.
— Это бесполезно, — я открыла окно и закурила, присев на подоконник. — Откровенно говоря, я не представляю, что мне с ней делать.
— Ничего, Аделина Эдуардовна, — Иващенко покрутил стоявшую перед ним чашку с кофе. — Вы ничего не сможете сделать. А чем больше будете пытаться, тем сильнее она начнет вас ненавидеть. Некоторых людей не спасти, понимаете? Им так комфортно — в этих постоянных поисках, в страданиях. Это их жизнь, и, видимо, нужно позволить им ее прожить.
— Думаете, мне легко видеть, что она делает со своей жизнью?
— Смиритесь. Вы не поможете.
— Вы такой пессимист, Иван Владимирович, даже странно, при вашем-то образовании и профессии.
— А, по-вашему, психолог всегда оптимистичен и бодр, потому что понимает, что и отчего в голове происходит? — усмехнулся он и вдруг почти незаметно прикусил губу, а по лицу пробежала гримаса боли.
— С вами все в порядке?
— Да, все нормально, — пробормотал психолог, глядя в чашку. — Я пойду, Аделина Эдуардовна. Кстати, я подписал разрешение на операцию Казаковой. Если вы настаиваете, я поработаю с ней еще, но точно вам говорю — это не имеет смысла. Вы, как я понял, тоже для себя все решили, так зачем тянуть?
