— Если хочешь, чтобы я задавала вопросы, то я не буду делать этого, нет настроения, — вздохнула я и вынула из кармана пачку сигарет. — Хочешь поговорить — говори монологом, нет — давай прощаться, тянуть клещами не буду.
— Вот почему ты такая? — ухватилась за интонации Настя. — Ты совсем как моя мать — недобрая, нечуткая, совершенно без эмпатии! Я с тобой хочу проблемами поделиться, а ты…
«А я с тобой ничем поделиться не могу, — мысленно парировала я. — Ничем, хотя у меня так болит внутри, что, кажется, я вся состою из этой боли. Но я не могу тебе об этом сказать, потому что это ты у нас несчастная, это у тебя беда, у тебя проблема. А у меня ничего плохого не может произойти по определению — я ведь работаю, у меня есть какая-то жизнь. И даже то, что ты знаешь о гибели моего любимого человека, не заставляет тебя подумать, что мне может быть больно и плохо. Молодец, Настюша, а я зато без эмпатии и недобрая».
А Настя продолжала, уже всхлипывая:
— Ты, кажется, была права. Ко мне следователь приходил, спрашивал про поездки в Саратов и к тебе.
— А ты думала, что я пошутила? Мои источники не врут, им смысла нет. Ты заявление об утере паспорта написала?
— Н-нет, — выдавила Настя. — Завтра пойду.
— Какое «завтра», ты что, с ума сошла?! Да к тебе уже следователь пришел, ты что, совсем не понимаешь?! На тебя сейчас дело повесят по перевозке запрещенных веществ, и сядешь ты лет на семь! — заорала я, выронив изо рта сигарету. — Немедленно, прямо сию секунду собирайся и беги в ближайшее отделение, оно там недалеко у вас, насколько я помню!
— Не кричи… я не могу сейчас, я вся зареванная и опухшая.
— А полицейским это побоку! Ты можешь хоть раз в жизни послушаться и сделать так, как я сказала? Это не блажь и не желание поиздеваться, ты, похоже, не понимаешь, куда влипла!
— Не кричи, прошу тебя… я завтра схожу, обещаю. А ты лучше приезжай ко мне ночевать, а? Я боюсь одна…
— Я не могу приехать.
— Ты просто не хочешь! — выкрикнула Настя. — Тебе все равно, что я тут одна!
«А тебе все равно, что со мной происходит, — снова парировала я мысленно. — Тебе важно, как ты и как у тебя, и, наверное, это нормально — так заботиться о себе. Но я тоже живой человек, и мне сейчас очень плохо, я тоже не в состоянии думать о ком-то ещё. Мне бы самой поддержка не помешала».
— Настя, я не могу, — устало проговорила я, жалея, что вообще включила телефон и позвонила ей. — Не могу, потому что нахожусь в месте, откуда просто так не выйдешь.
— Это… это… — аж задохнулась Настя, и я поспешила успокоить ее:
— Нет, это не то, о чем ты подумала. Я в больнице, но не в городе. Больше ничего сказать не могу.
— Погоди… погоди, я, кажется, все поняла! — вдруг сказала Настя. — Я знаю, где ты. И знаю, кто тебе помог туда попасть. Вот скотина, а когда я просила мне морщину между бровей заколоть, сказал, что не будет обращаться с этим к врачам такого уровня… Но ты-то там что делаешь?
— Нос оперирую, дышать не могу много лет, сама ведь знаешь.
— И что, в вашем городе нет клиник, где перегородку носовую на место поставят?
— Настя, перестань. Значит, так было нужно.
— Разумеется, — с горечью отозвалась подруга. — Для человека, у которого кошелек набит зелеными банкнотами, нет ничего невозможного.
— Это ты о чем?
— Хватит, Стася. Я видела, как ты в кафе ночью рассчитывалась. Ты от меня что-то скрываешь, более того — ты в это Захара посвятила, а меня — нет. Ну ладно, значит, так должно быть. Правильно — с меня-то что взять, я домохозяйка, чем я могу тебе помочь?
Я больше не могла это слушать. Я ее очень люблю, но терпеть обвинения тоже не собираюсь. Сбросив звонок, я выключила телефон и закурила новую сигарету. Вот и поговорила с подругой… Снова я виновата, снова вынуждена оправдываться и защищаться. Не могу больше.
Я осталась совсем одна, лицом к лицу с надвигающейся с каждым днем катастрофой, и даже просто пожаловаться мне больше некому. С Настей, похоже, все кончено. Столько лет дружбы — и все так легко перечеркнула обычная зависть. Как она сказала про деньги…
Раньше, когда она работала имиджмейкером и зарабатывала в месяц примерно двадцать моих гонораров за статьи, мне и в голову не приходило позавидовать. Каждому свое.
Я даже не замечала, как порой Настя свысока говорит со мной, как подчеркивает свое благосостояние, как рассказывает о поездках во Францию и Италию за одеждой и обувью, как насмешливо оглядывает мои недорогие сумки и джинсы.
Теперь все поменялось, и уже я зарабатываю хорошие деньги, одеваюсь в дорогих магазинах и могу себе позволить что угодно. Но никогда я не позволяла себе посмотреть на оставшуюся без работы подругу свысока. А она, оказывается, все это время завидовала мне. И деньги… да знала бы она, откуда эти деньги, и как мне отвратительно к ним прикасаться. Я бы все отдала, чтобы остаться без копейки, но рядом с живым Алексеем.
Деньги — пыль. А Настя никогда этого не понимала.
Аделина
Я ехала не домой. Медленно двигаясь в огромной пробке, я тащилась в центр города, к хорошо знакомому дому, туда, где меня сегодня определенно не ждали.
Сева открыл не сразу, и я вдруг на секунду испугалась — а что, если у него там женщина? А тут я… Но когда в дверях появился взлохмаченный, с красными глазами Владыкин, я сразу поняла — нет, никого у него нет, а сам он работает. Ну, и, кажется, разбавляет это дело алкоголем, что плохо.
Но Сева был абсолютно трезв, и, к моему удивлению, квартира за это время не превратилась в хлев. Да, чувствовалось, что женщины здесь нет, однако ни пустых бутылок, ни переполненных окурками пепельниц, ни липких полов не было. Владыкин, по обыкновению, работал в кухне, оттуда пахло свежесваренным кофе.
— Делечка! — обрадовался он, забирая у меня сумку. — Ты какими судьбами ко мне?
— Поговорить надо, Сева.
Он сразу нахмурился:
— Если ты об Оксане…
— Севка, выслушай, я тебя умоляю! — перебила я, следуя за ним в кухню. — Это крайне важно, иначе я бы тебя не побеспокоила. Ты ведь знаешь, что я поддержала тебя, когда ты решил развестись. Но сейчас ей нужна твоя поддержка. Я не говорю ни о чем другом — просто дружеское участие, ну, вы ведь не чужие люди, Сева.
— Ты садись, — хмуро предложил Владыкин, убирая со стула стопку книг. — Я как раз кофе сварил, покурим и поговорим. Хотя, знаешь, Деля, я не очень хочу говорить об Оксане. Я только теперь понял, как мы друг друга мучили, когда были вместе. Надеюсь, ей сейчас лучше, чем было тогда.
— Настолько, что она попыталась вчера таблетками отравиться.
Из рук Владыкина выпала чашка — любимая чашка Оксанки, она всегда пила кофе только из нее. Сева, кажется, даже не заметил, что осколки разлетелись по всей кухне, он смотрел на меня круглыми от ужаса глазами и не мог вымолвить ни слова, нижняя губа тряслась.
