— Да бог с тобой, ты что! К счастью, нет. Сломала ногу, ключицу, сильный ушиб мозга. Этаж-то третий всего, повезло.
— Надо же… а я так уснула — ничего не слышала.
— Ну, еще бы! Тебе на ночь снотворное назначили, Драгун вчера перед уходом лично в лист назначений вписала. Что ж ты глотаешь и не спрашиваешь?
— Привыкла доверять. Принесли — я выпила, мало ли, зачем, — поняв причину своего крепкого сна, после которого утром ощутила небывалую бодрость, сказала я. — Но таблеточки забористые — я рухнула и глаза открыла только в восьмом часу.
— Ну прекрасно, хоть выспалась. А ночная смена тут бегала… у нас же нет специалистов по таким травмам, хоть и хирурги… позвонили Драгун, она приехала в четвертом часу, — Женя поколебалась минуту, а потом, совсем понизив голос, прошептала: — Это подруга ее выбросилась.
— Подруга?
— Да. Она тут вторую ночь чудит. Позавчера таблеток снотворных наглоталась, промывали желудок, а вчера в окно сиганула.
— Кошмар… а она тут зачем лежит?
— Да ерунда — гель в губах комками взялся, должны были убрать, там дел на тридцать минут, амбулаторная процедура. Но Драгун ее положила, и тут такое… Еще неизвестно, как повернется, о таком в полицию сообщать принято, я раньше в больнице «Скорой помощи» работала, обязательно спецсообщение отсылают, вдруг криминал… Но Аделина, похоже, замнет, не станет связываться.
— А так можно?
— Ей — можно. Она тут хозяйка, да и в медицинских верхах ее ценят. Ой, все, Стаська, мне надо истории по кабинетам раскидать, — спохватилась Женя. — Ты, кстати, не уходи никуда, у тебя в одиннадцать фониатр.
— Да, мне сказали.
Вернувшись в палату, я прилегла на кровать и задумалась. Надо же — буквально рядом со мной из окна выбросилась женщина, а я в это время спала так, словно меня по голове оглоблей ударили. А что, если она не сама? И от этой мысли мне стало нехорошо… Если это так, то выходит, что в этой клинике не так уж безопасно. И со мной тоже может произойти что угодно. А мама с бабулей даже не узнают, где и как я погибну. Я резко села и врезала себе по щеке:
— Вот дура, ты чего каркаешь-то?! Кто тебя станет тут искать? Кто вообще заподозрит, что ты можешь оказаться в этом городе? Никто. Вот и расслабься, курица, и настраивайся на общение с доктором.
Выдав эту тираду вслух, я почувствовала себя немного лучше и взяла косметичку, чтобы сделать макияж. Это меня всегда приводило в форму — я не позволяла себе выходов без макияжа, это была моя броня, моя защита, маска успешной и отважной журналистки, смыв которую дома, я снова становилась Стасей, любящей книги и джазовую музыку.
Фониатр оказался привлекательным мужчиной лет сорока, с мягкими манерами и приятным бархатным голосом. Он представился Сергеем Валерьевичем, усадил меня под лампу и взял с приготовленного для него лотка шпатель:
— Давайте посмотрим, Станислава Юрьевна, ваши связки, — сказал он, опустив на лоб рефлектор.
Меня удивляло, что в этой клинике каждый врач, любая медсестра знают, как тебя зовут, еще до того, как ты представишься. Наверное, так принято.
Врач долго осматривал мое горло, потом щупал шею и затылок, давил за ушами.
— Был стресс? — спросил он, убирая со лба рефлектор.
— Да. Я сперва кричала, потом не могла говорить пару дней, а теперь вот… но уже лучше.
— Я никакой патологии не вижу, скорее всего, это на самом деле стрессовое. Теплое питье, полоскание. Рекомендую голосовой покой.
— Это как?
— Это молча, Станислава Юрьевна. Никаких телефонных переговоров, никаких продолжительных бесед.
— Ну, мне тут, к счастью, не с кем особо беседовать, — усмехнулась я. — А телефон ограничу, это без проблем.
— Я приеду к вам через неделю, посмотрю. Операция у вас послезавтра?
— Да.
— Хорошо. Через неделю увидимся. Всего доброго, Станислава Юрьевна.
— Спасибо, Сергей Валерьевич.
Я вышла из смотрового кабинета в приподнятом настроении — общение с доктором оказало благотворное влияние на мои нервы, а бархатные нотки его голоса до сих пор звучали в моей голове как музыка. Очень приятный доктор, даже не думала, что такие бывают.
До самого обеда меня гоняли в лечебный корпус на анализы и обследования, и это оказалось делом довольно утомительным, так что, пообедав, я прилегла, накинула на ноги покрывало и незаметно для себя уснула.
Разбудила меня Женя:
— Вы себя нормально чувствуете? — она уже успела мне объяснить, что обращаться на «ты» к пациентам у них не принято, потому только наедине она может фамильярничать, иначе схлопочет от начальства.
— Да, все хорошо. Устала просто, — потягиваясь, я села в кровати. — Оказывается, это такое тяжелое дело — в больнице лежать.
— Ну, некоторым нравится, — улыбнулась Женя. — Вас Аделина Эдуардовна к себе в кабинет зайти просила, проводить?
— Да, было бы неплохо, а то я не знаю, где это.
— Тогда собирайтесь, я минут через десять зайду. Женя упорхнула — легкая, в белокурых кудряшках, выбивавшихся из-под шапочки, в ладно сидевшем на тонкой фигурке халатике. Мне она нравилась, и в ее дежурство я с удовольствием выходила на пост поболтать.
Я вынула из косметички зеркало и принялась внимательно вглядываться в лицо. Уже через пару дней оно станет похоже сперва на бесформенный кусок мяса в бинтах, а потом постепенно приобретет совершенно иные черты. Оставались волосы. Признаться, мне было жаль своих волос — натуральный рыжий цвет, которого женщины пытаются добиться бесконечными окрашиваниями. Но пока мне придется сделать стрижку и выкрасить их в любой другой — белый, каштановый, черный — неважно. И лучше сделать это поскорее, еще до операции, а то потом будет не до того. Надо привлечь к этому Женьку — а что, ночью мы вполне можем этим заняться, здесь ведь нет больных, требующих неусыпного наблюдения. Решено — сейчас отпрошусь, пойду в поселок, куплю краску, а заодно зайду там в парикмахерскую, сделаю стрижку. Красить волосы там не получится, так надолго меня не отпустят.
С этими мыслями я и шла рядом с Женей по длинному переходу в административный корпус. Услышав мою просьбу, Женька вздохнула:
— А не жалко? Такие волосы…
— Ой, ерунда! — отмахнулась я, пытаясь выглядеть беспечно. — Не понравится — отращу, всего и дел.
— Ну, как знаешь. Давай попробуем.
Драгун сидела за столом в просторном кабинете и что-то быстро набирала на клавиатуре, то и дело сверяясь с записями в толстом ежедневнике. Когда я, постучав, вошла, она сняла очки, отодвинулась от стола и пригласила:
— Проходите, Станислава Юрьевна, присаживайтесь.
Я села на диван у окна. Драгун выглядела еще более измученной, чем утром, и я подумала, что, должно быть, с ее подругой не все так хорошо, как рассказывала Женя.
