Настя пробыла у меня до вечера, мы поужинали в кафетерии, еще погуляли, и я проводила ее до парковки.
— Я к тебе завтра приеду, — сказала она, садясь в машину, но я поспешно отказалась:
— Нет, завтра точно не надо, я после наркоза буду.
— Да, правда… но ты хоть позвони мне или напиши, как все прошло, ладно? Я же волноваться буду.
— А ты не волнуйся, тут и врачи хорошие, и уход соответствующий.
— Все равно напиши.
— Напишу, — я нагнулась и чмокнула подругу в щеку. — Все, поезжай, а то темнеет уже. Спасибо, что приехала, — искренне поблагодарила я, потому что мне на самом деле было очень важно то, что Настя откинула обиды и провела со мной почти весь день.
— Ну что ты…
Она вырулила с парковки, я постояла еще на выезде, ожидая, пока машина Насти минует шлагбаум, и только потом пошла в корпус.
Стало ощутимо прохладнее, я обхватила руками голые плечи и подумала, что сегодня мой последний вечер в таком обличье. Завтра мое лицо останется всего лишь в воспоминаниях да на фотографиях в альбоме, что хранится у мамы с бабулей. Не знаю, как я буду объяснять им то, что произойдет со мной… Ничего, придумаю что-то, времени у меня будет достаточно.
Успокоительное мне не помогло. Я полночи ворочалась с боку на бок до тех пор, пока не поняла — нет, не усну. Что хорошо помогает отвлечься от тревожных мыслей? Ну правильно — другие тревожные мысли, и поэтому я включила ноутбук, вынула из-под матраса папку и принялась за вторую часть статьи. Сейчас я уже не думала о том, что будет, когда статьи эти начнут выходить одна за другой, чем обернется все это для начальства разных рангов в моем родном городе — ну, неважно. Те, кому суждено сесть, сядут, а кому не суждено — умело вывернутся, тут не может быть двух мнений. Но я должна попытаться.
Пальцы уверенно бегали по клавишам, на экране возникали строчки текста, а в голове звучал голос Алексея: «Ты ведь понимаешь, на что идешь? Ты понимаешь, что после этого у тебя уже не будет дороги назад? Ты обдумала, что и как будешь делать дальше? Тебе никто не поможет, когда выяснится, чьих рук дело — эти статьи. На тебя объявят охоту, будут искать и непременно найдут. И что тогда?»
— А вот тогда и посмотрим, — вслух огрызнулась я, как будто отвечая Алексею.
Я и в самом деле плохо пока представляла, что буду делать после того, как выйду из клиники. Мы с Захаром договорились, что он отошлет первую статью не раньше, чем я буду хотя бы в относительной безопасности. Я надеялась, что за то время, пока буду приходить в себя после операций, успею придумать, куда уехать и где затеряться. В идеале, конечно, вообще пересечь границу и рвануть в Европу, но на первое время годилась и Прибалтика. Визы, к счастью, у меня были. Правда, паспорт придется обновить, и это проблема, но не самая глобальная. Деньги у меня были — Алексей примерно за полгода до гибели перевел мне ощутимую сумму, со смехом сказав, что бюджет должен быть у женщины. Я тогда не поняла его, не услышала горькой иронии, даже не догадалась о том, какое решение он принял. Если бы я чуть внимательнее присматривалась к нему, прислушивалась к интонациям… Нет, даже в этом случае я ничем не смогла бы ему помешать. Алексей отлично понимал, что его упрячут в тюрьму по сфабрикованным обвинениям, а там… И он решил не доставлять кому-то удовольствия, ушел сам.
Я вытерла покатившиеся по щекам слезы и снова уткнулась в экран. Нет, ребята, не получится у вас чистенькими выйти. А главное — каждую строку я могу подтвердить документами, каждое слово. Это единственное, что я могу сделать в память об Алексее.
Утром я чувствовала себя необычно бодрой, словно не провела бессонную ночь за работой. Когда в палату вошла Драгун с папкой в руках, я спросила:
— Аделина Эдуардовна, я могу к вам с личной просьбой обратиться?
— Можете, — не удивившись, сказала она.
— Вы не могли бы на то время, пока я буду в операционной и потом, сразу после, забрать в свой кабинет мой ноутбук и кое-какие бумаги? У вас ведь есть сейф?
— Есть. Но я не понимаю…
— Это очень важно. Там материалы к статье, мне бы не хотелось, чтобы кто-то их видел, понимаете?
Драгун как-то странно на меня посмотрела, и я испугалась, что откажет, но она кивнула:
— Приносите. Я сейчас еще в две палаты зайду и пойду к себе. Ваша операция назначена на одиннадцать, в половине одиннадцатого вы должны быть на столе.
— Спасибо, — с облегчением выдохнула я.
Драгун ушла, а я тщательно упаковала папку в два непрозрачных пакета, еще раз проверила, выключен ли ноутбук, и успокоилась. Пусть все это полежит в месте, недоступном для чужих глаз и рук, мне так будет приятнее. Драгун не похожа на человека, сующего нос в чужие дела. В конце концов, это всего на пару дней — сегодня и завтра, пока я буду отходить от наркоза.
Последнее, что я запомнила до операции, был снежно-белый потолок и голубые кафельные стены операционного зала. Я лежала на столе, укрытая простыней, прямо надо мной висела огромная лампа, рядом суетился бородатый мужчина в смешной пестрой шапочке с голубыми тучками на ней. В вене правой руки уже стоял катетер, а обладатель шапочки, оказавшийся анестезиологом, балагурил на тему внезапно обрушившейся на город грозы. Я смотрела на потолок и считала, как мне велели, до ста, чувствуя, как слипаются веки, а когда снова открыла глаза, обнаружила, что потолок надо мной — розовато-бежевый. «Что случилось? — подумала я, снова закрывая глаза. — Почему потолок такой?» Саднило все лицо, особенно болел нос, который что-то сдавливало. Я попыталась поднять руку и потрогать, но не смогла — рука была как ватная и безвольно лежала рядом с телом. Послышался звук открывшейся двери, кто-то вошел, но я не могла ни повернуть голову, ни открыть глаза — веки казались набухшими, налившимися водой.
— Ну, проснулись? — я услышала знакомый женский голос. — Не надо глаза открывать, лежите спокойно. Это Женя. Пить хотите?
Я сделала неопределенное движение головой, означавшее, что пить я не хочу.
— Болит что-то? — продолжала допрос Женя. — Я портативную кнопку принесла, положу вам под руку, если что — нажимайте, я сразу приду.
Я почувствовала, как она подкладывает под мою правую руку какое-то устройство.
— Операция хорошо прошла, Аделина Эдуардовна осталась довольна, хотя и устала — больше семи часов работали.
«Надо же, как долго, — удивилась я. — А мне показалось, что я только глаза успела закрыть. Это что же получается — уже вечер?»
— Ты… дежуришь? — выдавила я.
— Да. Буду часто заходить. Точно не нужно обезболивающего?
— Нет.
— Ладно, если передумаете — кнопка в руке.
Снова хлопнула дверь, и в палате повисла тишина. Интересно, как сейчас выглядит мое лицо? Как отбивная? Или как в фильмах про войну — окровавленные бинты и щелки вместо глаз? А нос, кстати, болит… даже не болит — ноет противно, как будто мне в него кулаком заехали, точно такое же ощущение было, когда я его сломала, катаясь на лыжах.
