Вот в таком преклонном возрасте я знал его достаточно хорошо.
По субботам Джон надевал выходной костюм, широкий галстук с брильянтовой булавкой – давнишним подарком генерала, и перламутрово-серую шляпу, садился в автобус около магазина мистера Томасона и ехал к вокзалу муниципальной железной дороги в Нью-Марселе, но по дороге сходил в Нортсайде, где заходил в местные салуны и сидел там в полумраке, ведя беседы со старыми неграми, которые были, как и он, столь почтенного возраста, что ни на какую работу уже не годились.
А потом как-то в субботу в прошлом июне у нас дома зазвонил телефон, я подошел и услышал на другом конце провода незнакомый голос:
– Тут у нас на вокзале черномазый старик упал и помер. Что мне делать с телом?
– Подождите, – ответил я. – Мы сейчас приедем.
Такер, миссус Калибан, Бетра и я сели в черную машину. Такер вел, Бетра сидела рядом с ним, ее плечи возвышались над спинкой сиденья, а ее свободное платье расширялось прямо от плеч и до коленей, напоминая детскую горку. Мы с миссус Калибан сидели сзади. Она была маленькая, черная и в свои пятьдесят три года еще не начала седеть и совсем не выглядела постаревшей, напоминая мне гладкую китайскую куклу, покрытую черным лаком, которая однажды была у Димфны. Мне было странно ехать в машине в окружении негров, хотя все они были мои друзья.
Никто не проронил ни слова, никто не плакал. Мы хоть и готовились увидеть мертвого Джона, но в глубине души надеялись на ошибку, надеялись, что полицейский позвонил не по тому номеру и что мы приедем на вокзал, а там будет лежать на полу совершенно незнакомый старик.
Прибыв в Нью-Марсель, мы отправились в полицейский участок при вокзале. Водитель автобуса сидел в небольшом кабинете, где работал вентилятор, держа в руке банку пива, и ждал нас. Это был рослый лысеющий мужчина, и над его головой уже вроде бы роились мухи.
– Мы приехали забрать тело Джона Калибана.
– Ага. – Он встал, аккуратно поставил банку пива на влажный кружок, образовавшийся на столе. – Пойдемте. – Он вышел из кабинета, мы – за ним.
– Я хорошо знал старину Джона, – обратился водитель ко мне. – Сегодня, как и всегда по субботам, он сел на остановке у магазина Томасона. В дороге я не обращал на него внимания, только когда мы въехали в вокзал и все вышли, я, прежде чем закрыть двери, посмотрел в зеркало заднего обзора и увидел его – он дремал или мне так показалось, склонив голову на поручень, и я подошел и толкнул его в плечо, и тут заметил, что он холодный. И все сразу понял. И говорю себе: «Я уже никогда не разбужу старого ниг… – он поглядел на миссус Калибан, которая его даже не слышала, – …этого старика, даже если буду тут стоять и трясти его тысячу лет. Он умер».
Мы подошли к автобусу. Без пассажиров в салоне он производил странное впечатление.
– Я его не трогал потом, и никто его не двигал. Я сходил за полицией, они обыскали его и нашли ваш номер телефона, вот и все. Дайте-ка я обойду автобус и открою дверь.
Он обогнул автобус слева, подошел к водительскому окну, сунул руку внутрь – и дверь со вздохом открылась.
Мы нашли старика там, где он сидел и где умер, глядя на мир в последний раз. Мы поднялись по узким прорезиненным ступенькам и увидели перламутрово-серую шляпу у него на коленях и кружок топорщившихся седых волос на голове, упертый в хромированный поручень, отделявший заднюю часть автобуса от передних рядов. На поручне висела белая вывеска с надписью черным жирным шрифтом, которая, если бы он был жив и просто отдыхал, торчала бы прямо перед его глазами.
Это точно был Джон, но и тут никто не заплакал. Мы занялись оформлением бумаг на увоз тела и вызвали гробовщика из Нортсайда, негра, знавшего Джона. Когда он приехал, миссус Калибан сказала ему:
– Я хочу, чтобы вы им занялись. Вы сможете придать ему такой вид, чтобы он был похож на себя, живого, и не станете его набивать ватой.
После чего мы отправились обратно в Саттон.
В тот вечер я пришел на кухню и стал наблюдать, как миссус Калибан готовит ужин. Тут до меня, наконец, дошло, что Джона больше нет, и он больше не вернется, а понял я это, потому что не услышал, как он тихо напевает в саду под моим окном, как это было на протяжении почти всей моей жизни. И я вспомнил те давние времена, когда я был совсем маленьким, даже меньше Такера (он перестал расти в четырнадцать лет, и я за год вымахал выше него), и Джон брал нас обоих к себе на колени – и каждый восседал на его тощей ноге, пел нам песенки и смеялся. Теперь я помнил только его песни и смех.
И, сидя на кухне, я вдруг расплакался, стыдясь себя, потому что я же был уже взрослый – или так мне казалось, и миссус Калибан повернулась от плиты и ласково попыталась меня утешить, но ей это не удалось, и тогда она села напротив и взяла мои руки, и мы тихо поплакали вместе.
Похороны состоялись в Нортсайде через два дня. Гроб поставили в новой церкви, где службы начались еще до того, как ее успели достроить, и внутренние стены были еще не оштукатурены, и бетонные блоки просто выкрасили серой краской. Небольшая плакетка перед входом извещала, что крест для церкви был принесен в дар некоей женщиной в память о ее усопшей сестре. Крест был небесно-голубого цвета с бронзовыми краями.
Пришло очень мало народу. Я впервые поймал себя на мысли, что семья Калибанов не пользовалась слишком большой популярностью среди своих. И что их преданность нашей семье и наша любовь к ним отдалила их от остальных негров, и не так уж много людей решились бы назвать себя их друзьями. Мы с мамой пошли на службу, а отец и сестра – нет. Я сомневаюсь, что Димфна хотела бы вообще пойти на чьи-либо похороны, а отец там был бы не в своей тарелке. Бетра, Такер и миссус Калибан сидели в первом ряду, ближе всех к гробу.
Служба была тихая и простая. Наконец настала пора какому-нибудь другу покойного встать и сказать пару слов. Вышел высокий негр с куполообразной лысиной, с мощных лицевых костей складками свисала рябая кожа. Он повернулся лицом к присутствующим и заговорил:
– Дорогие друзья, мы пришли сегодня сюда отдать последнюю дань уважения нашему близкому другу Джону Калибану. Факты любой биографии не так уж и важны, но представляется, что о них все же надо сказать. Итак. Чем жил Джон? Ну, у него никогда не было своего бизнеса, он всю свою жизнь проработал на одну семью, и насколько я знаю, судя по тому, как он о них отзывался, он их любил и никогда не считал то, что он делал для них, своей работой, он бы в любом случае этим занимался, даже если бы они ему за это не платили. Я знаю, он хотел, чтобы я об этом сказал, потому что он ушел так внезапно, что у него просто не было времени сказать об этом самому.
Кое-кто обернулся посмотреть на нас, и мне стало неловко. Меня бросило в жар, потом в озноб.
– Вот и все. Мы не можем стоять тут и перечислять все его великие свершения, потому что никаких великих свершений у него не было. Но он всегда делал добрые вещи. И мы все будем помнить Джона, потому что он всегда входил в нашу жизнь с улыбкой и радостью, и всем нам становилось хорошо, когда мы его видели. Он был простой и никогда не совершал никаких великих дел. Он просто был рядом и доставлял всем радость. Может быть, стоит сказать о нем одну вещь, и думаю, ему бы хотелось, чтобы о нем это сказали. Никто не управлялся с лошадьми лучше, чем он. Но не только это его отличало. Полагаю, лучше всего оценку человеку можно дать простыми словами. Джон Калибан был всегда готов пожертвовать собой, чтобы помочь другим. Это был хороший человек и хороший работник во всех отношениях, человек доброй души.
