– Да, мистер Уилсон, это и впрямь неожиданность. И притом чудесная! – Но сам он явно считал иначе. – Вы еще недостаточно долго прожили, мистер Уилсон, чтобы бросить свою жизнь в жернова риска ради идеи, а потом увидеть, как кто-то другой преуспел там, где вы потерпели поражение.
– А какая разница в том, кто это сделал? Главное – поступок. Это могло бы произойти в любом случае. Никакой не было необходимости в том, чтобы Такер им подал пример. Они сами могли в один прекрасный день собраться и уехать отсюда. Тогда какая разница?
Лимузин поднимался к ущелью Хармона.
– Я вам скажу, какая разница. – Брэдшоу медленно подался вперед. Выглядел он очень уставшим. А когда заговорил, меня удивили печаль и негодование, сквозившие в его голосе: – Вы восхищаетесь Такерами, которым не нужны ни вы, ни лидеры. А вы никогда не задумывались, что такой человек, как я, так называемый религиозный лидер, нуждается в Такерах для оправдания собственного существования? Очень быстро настанет день, мистер Уилсон, когда люди осознают, что у них нет нужды во мне и в людях вроде меня. Возможно, для меня такой день уже настал. И ваши Такеры встанут и скажут: я могу сделать все, что пожелаю, мне не нужен никто, кто бы дал мне свободу, потому что я сам могу ее взять. Мне не нужен мистер Вождь, мистер Начальник, мистер Президент, мистер Священник, мистер Проповедник или преподобный Брэдшоу. Мне никто не нужен. Я могу сам делать все, что хочу, и все, что надо мне.
Я все еще находился под впечатлением его горьких слов и не мог сразу понять, что мне его не переубедить:
– Но разве не этого вы, негритянские лидеры, всегда хотели, не этого старались добиться? Это же ваш народ, и он пытается обрести свободу!
– Да! Но они заставили меня ощутить свою ненужность, увидеть, что я – отживший вид. Вам бы понравилось проснуться в одно утро и понять, что вы – отживший вид? Это осознание не слишком радует или возвышает душу, мистер Уилсон. Совсем не радует!
Я молча посмотрел на него: его взгляд казался потухшим в отблеске лампочки под потолком, его кулаки сжались.
Потом я просто отвел глаза. Я стал смотреть в окно и заметил, что мы уже подъезжаем к Саттону. Фары лимузина уже освещали фасады магазинов на западной стороне шоссе. И потом я увидел желтую полосу на мостовой, которую отбрасывала освещенная витрина магазина Томасона.
И когда через несколько секунд я снова повернулся к преподобному Брэдшоу, он выглядел еще печальнее, а отрешенный взгляд его потускневших глаз был устремлен в пустоту.
Камилла Уилсон
Вчера вечером все было почти как двадцать лет назад. Конечно, мы не испытали душевной открытости, как раньше, но, во всяком случае, мы разговаривали, чего не делали уже давно. А сегодня, идя по платформе к поезду Дьюи, я почувствовала, как он тронул меня за плечо, а потом его пальцы скользнули по моему локтю, и он взял меня за руку. Он снова стал тем Дэвидом, которого я так любила, непомолодевшим, конечно, – нам уж не вернуть потраченные впустую годы, – но тем Дэвидом, за которого я вышла замуж в двадцать лет и каким он должен был бы стать в своем нынешнем возрасте. И я даже испытала к нему почти такое же чувство, как тогда, когда мы только-только поженились, и мне все время хотелось поскорее оказаться с ним в постели. Если я была возле него, я его обнимала, прижималась к нему или слегка терлась о него своими сосками. И прижималась тесно-тесно, пока не удостоверялась, что он их чувствует сквозь одежду. А потом я его отпускала как ни в чем не бывало, прикидываясь дурочкой, не понимающей, что она делает. Наверное, я вела себя глупо, но я так его любила, и мне всегда было его мало.
Иногда среди дня я набиралась наглости и писала ему записку:
Дорогой Дэвид!
У тебя есть всего десять минут, чтобы закончить дела. Потому что я иду за тобой.
Целую, Камилла
Я входила к нему в кабинет, где он читал газету или что-то писал, и говорила:
– Тебе записка.
– Да? – удивлялся он.
– Да, сэр. И должна сказать, она очень мила! – После чего я разворачивалась и уходила и слышала, как он смеется и кричит мне вслед:
– Ну что мне с тобой делать?
А я ему:
– Ты сам знаешь ответ. Приходи через десять минут!
Я уменьшала огонь под сковородкой, чтобы ничего не пригорело, накрывала на стол. а потом убегала в спальню, быстро раздевалась, наносила парфюм на все тело, ну и так далее. К этому моменту как раз истекали десять минут, он входил, расстегивая на ходу рубашку, и спрашивал:
– Ну и где эта девчонка, что послала мне записку?
А я уже лежала в постели, натянув одеяло до подбородка, и отвечала тонким детским голоском:
– Она здесь, Дэвид!
Он подходил, присаживался на край кровати и так нежно на меня смотрел, что у меня слезы иногда наворачивались на глаза. Я плакала, как самая настоящая маленькая девочка. Он был со мной невероятно нежен, поднимал, обнимал и целовал так нежно, что мне казалось, я вот-вот растаю – какой же он был милый! И он говорил: «Я люблю тебя, Камилла!»
– О боже, Дэвид, – шептала я, – как же я тебя люблю! – И потом он раздевался, и мы часами занимались любовью.
Это было волшебно – но не только наши занятия любовью, нет-нет, вы не подумайте! И дело не в том, что мы только-только поженились. Иногда мы вели себя, как семейная пара с пятнадцатилетним стажем. Мне кажется, это было оттого, что мы друг друга очень хорошо понимали, по крайней мере, Дэвид меня понимал, а я ему доверяла, поэтому мне не было особой нужды его понимать.
Словом, вот какие у нас были отношения после свадьбы. Мы тогда жили в Нью-Марселе, и Дэвид работал в «А – Т», то есть в газете «Нью-Марсель ивнинг алманак-телеграф».
Я познакомилась с ним на вечеринке в Нортсайде. Мой отец отправил меня учиться в школу в Атланте, где, как считалось, из меня должны были воспитать истинную леди и где, как подразумевалось, мне предстояло встретить милого молодого джентльмена из добропорядочной южной семьи. Но мне удалось как-то пережить испытания школой и вернуться в Нью-Марсель без мужа.
Вернувшись домой, я узнала, что кое-кто из моих подруг попал в богемный кружок и занялся искусством, музейным делом или писательством или увлекся идеями марксизма. И как-то меня пригласили на их сборище, а я страшно хотела пойти, потому что после ссылки в Атланту для меня это было как глоток свежего воздуха. Там-то я и встретила Дэвида.
Мы начали встречаться, часто, но только это было не то, что мама называла бы ухаживанием, потому что у нас, по сути, не было свиданий. Я просто составляла Дэвиду компанию, когда у него была деловая встреча. Но мне было все равно, куда идти, лишь бы быть рядом с ним.
Случалось так, что накануне оговоренной встречи он вдруг звонил и говорил:
– Камилла, сегодня я не смогу за тобой заехать… Мы не можем встретиться сегодня… Сегодня не получится… Мне нужно кое-что закончить…
