Значит, резчик всё-таки умер. Наверное, так для него будет лучше, ведь вряд ли кто-то когда-нибудь смог бы вернуть его к полноценной жизни. Хотя, умея запускать процесс уничтожения, вполне можно уметь и поворачивать его вспять... Впрочем, это уже мои домыслы. Как сказал Макс? Лично меня, к примеру, уже переделать невозможно, разве что, вернуть всё обратно, произведя спайку нейронных контуров, но на это доктора Лювига не уговорить, а ложиться под скальпель кого-то другого я не соглашусь. Как бы мне ни хотелось стать прежним, что-то в глубине моего сознания удручённо качает головой и шепчет: не сможешь.
«Но когда обернётся зимой весна, и тебе клетка правды станет тесна...» Да, в ту клетку я уже не смогу вернуться. Но кто поручится, что сейчас вокруг меня не смыкаются прутья новой?
— Что нового происходит в мире? — спросил из-за моего левого плеча знакомый голос.
Светло-золотистое пальто с огромным воротником, которым можно накрыть голову, как капюшоном, мягкое и нежное: лучшего контраста с идеальными, даже чуточку скуповато-правильными фроляйн Штерн было бы трудно желать. Разве что, ещё подошла бы нежная пена кружев, непременно цвета кофе с молоком или заката накануне ветреного дня... М-да. Мир не стоит на месте и не носит подолгу одни и те же платья, но что-то в нём всё же остаётся неизменным. И это замечательно!
— Кто-то умер, кто-то родился. Как обычно.
— Значит, пока живём, — резюмировала Анна и без паузы спросила: — Какими судьбами в этом забытом богом уголке?
— По воле обстоятельств и людей, их создающих. А вы?
— Я часто бываю здесь. Это, если можно так сказать, место моего паломничества.
— К святыням?
Улыбнувшись в ответ на моё недоумение, фроляйн Штерн кивнула:
— Да. Но конечно же, для кого-то они покажутся ничего не стоящими развалинами.
Понятно. Скорее всего, где-то здесь был дом её предков. Забавно, но я даже в чём-то завидую обладателям семейных руин, у меня-то нет корней, к которым можно было бы припасть. Родственники в Англии? Я толком их не знаю, а мама о своих родных вообще никогда и ничего не рассказывала. Вот и получается, что мой дом — Ройменбург. А что, это даже неплохо. Целый город вместо семейного очага... Нет, слишком грандиозно. С этой мыслью сначала надо свыкнуться.
— Вы ещё долго собираетесь пробыть здесь, Джек?
— Нет. Собственно... Я жду вечернего автобуса.
— А мой экипаж не подойдёт? — Она взмахнула рукой, указав на серебристую «Ривьеру», припаркованную неподалёку.
Странно. Ещё полчаса назад этой машины не было. Неужели я настолько зачитался газетой, что не услышал даже звука работающего двигателя? Вот растяпа... Но отказываться от столь щедрого и удобного приглашения было бы глупо:
— Буду премного благодарен, если подвезёте.
— Поверьте, это не составит мне труда. Ни малейшего. До новой встречи, герр Губер!
Кому это она? Кроме меня и человека, торгующего газетами, рядом никого нет.
— Доброго пути, фроляйн! — Киоскёр привстал со своего стульчика и с видимым удовольствием изобразил кивок, больше похожий на поклон.
Они знают друг друга? Любопытно. Нет, разумеется, если Анна часто бывает в Гроттмюле, она вполне может быть знакома с его обитателями. Так что же меня смутило? Взгляд. Взгляд, которым меня проводили. Мужчина словно сфотографировал моё лицо, проявил фотографию, вклеил в досье и написал рядом что-то вроде «обратить особое внимание ввиду близости к фроляйн Штерн». Прямо служба безопасности какая-то...
— Забирайтесь.
Я открыл дверь машины и устроился на сиденье. Анна, прежде чем занять место водителя, бросила снятое пальто назад, оставшись в платье хоть и свободного покроя, тем не менее, подчёркивающем все линии фигуры. Интересно, когда эта женщина устанет соблазнять? Наверное, не раньше, чем станет прабабушкой.
— Немного музыки?
— Как вам будет угодно.
Она прибавила громкости проигрывателя, и салон «Ривьеры» наполнился звуками.
Ты пришла сюда по осенней траве
Непреклонным шагом судьи,
Без царя в неприкаянной голове
И без бога в пустой груди.
Тяжёлая роковая мелодия и отрывисто-гулкое исполнение. Этот голос я уже слышал однажды, правда, в совсем другой тональности.
Не просила наград, не боялась молвы,
Не кляла дурную судьбу,
Никогда не жалела, что лица живых
Можешь видеть только в гробу.
Чёткий ритм вдруг сменился тягучей патокой, сила которой всё нарастала и нарастала, грозя полностью затопить сознание:
Полу-крик, полу-плач, полу-вой, полу-стон
От пролога времён к эпилогу времён,
По тебе и по мне, в громе и в тишине,
В каждом прожитом дне и непрожитом дне...
Остановка. Резкий обрыв мелодии, переходящий в скупые, нарочито простые гитарные аккорды.
Лишь на тризне последней безвинной души,
Губы крепко сожмёт баньши.
— Какая странная песня.
— Не менее странная, чем её героиня. — Усмехнулась Анна.
— Героиня?
— Баньши. Вы знаете, кто она такая?
— Признаться, нет. Что-то ирландское, судя по звучанию?
— Да. Это персонаж легенд. Дух. Или иначе, фейри. Говорят, что баньши живут при старинных родах, опекая их и своим плачем возвещая о близкой кончине каждого члена семьи.
— А если вымрет весь род? Баньши перебирается на новое место жительства?
Фроляйн Штерн качнула головой:
— Нет. Она гибнет вместе с последним из своих подопечных.
— Тогда в нашем мире должно было остаться очень мало этих духов.
— Наверное. Но есть старинная легенда о том, что одна баньши, оплакав смерть своей семьи, не захотела гибнуть, а заключила сделку с богом, получив жизнь, почти что вечную.
— Каким же образом?
— Получив под свою опеку вместо одного рода другой. Род человеческий. И пока не умрёт последний из людей, будет жить и она.
— Вечная жизнь в рыданиях? Стоило ли оно того?
— Спросите у неё сами, если встретите.
Непременно спрошу. Может быть, ответ смертного духа, заполучившего бессмертие, поможет мне понять, какие вещи имеют цену, а какие нужно выкинуть прочь и забыть. Осталось только найти эту плакальщицу.
То при свете дня, то в полуночной мгле
Души прочь бегут от людей.
Ты совсем одна на бескрайней земле,
Но за всеми должна глядеть.
В переливах рыданий то здесь, то там
Слышен злобной радости смех:
