– Не снимая? – поддел племянник.
– Почему не снимая, снимал на ночь и когда шел в баню.
Все невольно улыбнулись.
Валентин Гаврилович постучал в комнату дочери, потом позвал ее:
– Женечка, мы уже заждались. Нехорошо заставлять нас ждать так долго.
Но дочь не отозвалась.
Тогда отец открыл дверь и остолбенел. Его Женя, его свет в окошке и радость всей жизни, лежала на смятой постели в разодранном домашнем платье с выпученными глазами и вывалившимся языком. Вокруг ее шеи смертоносной змеей обвивался черный капроновый чулок.
Все остальное семейство в ужасе застыло за его спиной и очнулось только тогда, когда хозяин дома рухнул на пол.
Кое-кто из родственников хотел войти в спальню, но племянник замахал руками:
– Не ходите туда никто! Мы так все следы затопчем, трогать ничего нельзя!
– Он прав, – пробормотал Филипп Яковлевич.
– Поднимайте его скорее! – закричал Мирон, указывая на беспомощно распластавшегося дядю.
– По-моему, его нельзя трогать, – всхлипнула Вера, прижимая обе руки ко рту.
Но ее муж и Филипп Яковлевич уже подняли хозяина дома с пола и понесли.
– Ой, – всхлипнула испуганная Клара, – там же все завалено одеждой.
– Да, – вклинился племянник, – несите дядю не в Женину гостиную, а в его, положите на диван, я вызову «Скорую». Вера, что ты стоишь? Иди открывай двери в дядину половину, Клара, беги вниз, скажи парням, чтобы проверили, закрыты ли ворота, и осмотрели участок. Пусть обойдут весь сад!
Все безмолвно подчинились его указаниям.
Мирон посмотрел вслед уходящим и, достав сотовый, вызвал «Скорую» и полицию. Потом, тяжело вздохнув, поспешил вернуться в спальню двоюродной сестры.
К приезду «Скорой» и полиции дом напоминал растревоженный улей диких пчел.
Возле ворот машины встретил Филипп Яковлевич Бельтюков.
Мужская часть прислуги рыскала по огромному участку Бельтюковых в поисках посторонних. За исключением повара, который заявил, что ужин готовить все равно надо, и остался на кухне.
К обыскивающим участок присоединился и Василий Афанасьевич Артамонов.
Жена его Вера стояла возле крыльца и комкала в руках шаль, которую сначала хотела накинуть на плечи, но потом забыла о своем намерении и впала в отчаяние, думая о том, что их комфортная жизнь, должно быть, закончилась.
Клара рыдала в своей комнате, куда пришла и Инна, пытавшаяся узнать у девушки, что же именно произошло на втором этаже. Но из ее обрывочных ответов она так и не смогла составить цельную картину.
Серафима Оскаровна Нерадько, узнав о случившемся, сразу отправилась на второй этаж к хозяину. Мирон сначала попытался воспрепятствовать домоправительнице, но потом махнул рукой, и теперь женщина сидела на стуле рядом с диваном, держала Валентина Гавриловича за руку и не сводила с него глаз, из которых текли слезы. Время от времени она вытирала их тыльной стороной полной руки.
Первой приехала «Скорая».
Филипп Яковлевич крикнул от ворот:
– Вера, проводи!
И Артамонова повела врачей на второй этаж.
Доктор посмотрел на Евгению, безнадежно махнул рукой и поспешил за Верой к лежавшему в своей гостиной Бельтюкову.
Мужчина был без сознания, но пульс слабо прослушивался.
Было решено везти его в больницу.
Валентина Гавриловича погрузили на носилки и со всеми предосторожностями понесли вниз.
Машину «Скорой» подогнали к самому крыльцу и загрузили в нее миллиардера.
Никто из перепуганных родственников не требовал поместить его в самую лучшую больницу.
Только племянник заикнулся об отдельной палате, сказав, что все будет оплачено.
Врач что-то буркнул про реанимацию и уже собрался сесть в машину, как подъехала полиция, и подбежавший молодой следователь притормозил его.
Но доктор кивнул на родственников и сказал:
– Они все объяснят, а у меня – тяжелый пациент.
Дверь кабины за ним в мгновение ока закрылась, и «Скорая» с печальным воем выехала за ворота.
Вернувшаяся с осмотра участка обслуга сбилась в кучу.
На все вопросы следователя растерянные мужчины лишь пожимали плечами и качали головой.
– Я все сейчас вам объясню, – сказал подошедший Артамонов, – а они не присутствовали при случившемся.
– Понятно, – сказал следователь и, взяв Артамонова под руку, отвел его в сторону, – излагайте.
К ним присоединился Филипп Яковлевич.
– Вы кто? – спросил следователь.
– Брат хозяина дома.
– Вы присутствовали?..
– Да, – перебил его Артамонов и стал рассказывать, что произошло за последнее время.
Филипп Яковлевич печально кивал, подтверждая правдивость рассказа Василия Афанасьевича.
Полиция произвела опрос свидетелей – сначала родственников Бельтюковых, а затем и обслуги.
Из служащих никто, кроме горничной Клары, не поднимался наверх и не видел задушенной дочери хозяина.
Посторонних при обыске сада обнаружено не было. Ворота были закрыты.
В дом, по утверждению всех в нем находившихся, чужой незаметно войти не мог.
Однако под окном спальни Евгении были обнаружены на клумбе свежие следы.
Полиция выяснила, что они 44‐го размера. Никто из живущих в доме мужчин обувь такого размера не носил.
Мирон привлек внимание полиции к тому, что одно из окон спальни погибшей было приоткрыто.
Плети обвивающего дом плюща были повреждены в некоторых местах. Создавалось впечатление, что кто-то поднимался по плющу в комнату жертвы.
На крыше была закреплена веревочная лестница, с которой эксперт смог тщательно исследовать плющ. Ему удалось обнаружить несколько волокон, предположительно с одежды человека, использовавшего плети плюща для подъема наверх, и пару светлых волосков.
Все это было отправлено затем в лабораторию.
Племянник Бельтюкова нехотя сообщил, что у его сестры был роман с Адамом Верещаком, артистом цирка. Но дядя величал Адама не иначе как прощелыгой и охотником за наследством. В доме Адаму было появляться запрещено, но какое-то время влюбленные встречались тайно.
Потом некто неизвестный донес Бельтюкову, что его дочь проводит с циркачом ночи в отелях. Валентин Гаврилович был вне себя от гнева.
Отец имел с дочерью крупный разговор за закрытыми дверьми. Никто не знал, о чем они говорили, но Евгения рассталась с Адамом. Последний же пришел в бешенство и обещал отомстить. А у Евгении вскоре состоялась помолвка с Репьевым Марком Анатольевичем.
