* * *
Глотая слёзы, я провожала взглядом высокий забор с колючей проволокой. Даже в свиданиях мне отказал. Оставил одну, выть по ночам в подушку.
И я буду выть. Буду проклинать его, бандита проклятого, за то, что бросил, за то, что заставил полюбить и бросил. А он будет обнимать меня во снах, называть «маленькой» и снова исчезать с рассветом, потому что дольше я не сплю. Изменилась я, изменились даже особенности моего организма. Я больше не засыпаю от стресса, более того, я постоянно в депрессии и почти не сплю. Даже лекарства, которые прописал доктор не помогают. Депрессия перерастает в психоз, а у последнего постоянные рецидивы, когда мне хочется рвать, ломать и крушить всё вокруг и всех.
Лишь мысли о ребёночке не дают мне свихнуться окончательно. Только он, мой малыш, кусочек Севера, не даёт погрузиться в пучину отчаяния. И Матвей прав… Я должна заботиться о нем, пока нет рядом папы. Ведь больше у него никого нет.
– Не плачь. Держи вот, – Костя протянул мне салфетки. – Вернём Матвея, обещаю.
Слегка худощавый, но жилистый, чуть меньше по комплекции, чем Матвей и с простодушным, приятным лицом, Воронов вызывал доверие. Правда, когда я втихаря залезла в телефон Ярика и переписала номер Кости, ещё не была уверена в нём. Теперь же мне казалось, что этот человек – единственный, кто может помочь Матвею.
– Он ведь не хочет, – шмыгнула носом, исподлобья поглядывая на Воронова.
– А кто его спрашивать будет? Только для этого потребуется время и Матвей прав… Ты в опасности будешь. Нужно сначала тебя обезопасить, а там посмотрим.
Это его «посмотрим» отчего-то обнадёживало, хоть и не было конкретики. Но я всё же верила. У меня только моя вера да малыш и остались…
– Самсон разозлится, что я сбежала.
Ворон приподнял бровь и саркастически хмыкнул.
– Не забывай, что ты девушка Севера, а не Самсона. Его дело маленькое – охранять. А если не сумел, то пусть молча сидит. Теперь ты под моей опекой.
* * *
– Как ты могла, Стеша?! Ты совсем, что ли, рехнулась?! Синий попятам за тобой ходит, а ты к Матвею побежала! – Самсон гремел на меня, как будто он мне супруг, а я к любовнику сбежала.
– Это тебя не касается, Яр. Ты не захотел ничего делать, я обратилась к другому человеку. Разговор закончен.
– Бля… Стеш, неужели ты думаешь, что мне по кайфу вся эта ситуация? Так решил Север. Его приказы я не обсуждаю. И с чего вдруг ты решила, что Ворону можно доверять? Между прочим, он однажды уже предал Матвея.
А вот это было смешно. Особенно из уст Ярика, который спит и видит… Впрочем, не хочу я думать о том, что там ему снится. Мне совершенно точно это не понравится.
– Тебе ли говорить об этом, Яр? Ты и сам… Не прочь предать Матвея. Было бы моё согласие, – знала бы я насколько права была в тот момент.
Знала бы я, что сама стану предательницей… Наверное, распылила бы себя, чтобы никогда не узнать.
Самсон, лишь криво усмехнувшись, покачал головой и ушёл, хлопнув дверью.
– Ой дурная ты девка. Дурная. Парень заботится о тебе, пылинки сдувает, чтобы с тобой и ребеночком ничего не произошло, пока твой уголовник из тюряги не выйдет. А ты всё одно делаешь – чехвостишь его на чём свет стоит, – Елена Львовна осуждающе зыркнула на меня и продолжила нарезать салат.
А мне нахамить ей захотелось. Что они вообще понимают? У каждого своя жизнь и на мои мучения всем наплевать. Нет, не в том смысле, что все бросили и оставили меня одну. Они заботятся обо мне, переживают, за что огромная им благодарность. Но понять меня, ощутить то, что чувствую я не может никто. Вот для тетушки, к примеру, счастье – вкусно поесть. Для Самсона – посмотреть футбол, попить пива и поиграть в карты. А мне тошно без Матвея. Нет места нигде. Ничего не хочется. Жизни нет без этого упрямого гада, что похитил меня, изнасиловал, «обрюхатил», как называет мою беременность Елена Львовна и лишил меня моего сердца. Забрал его себе, подонок такой…
Называйте это как хотите: Стокгольмский синдром, мазохизм, всё равно. Я люблю этого бандита. Люблю. И прощу ему всё, что бы он не сделал.
– Ну, чего встала? Рассказывай уже. Яр ушёл, – вытащила меня из морального коматоза тетушка и поманила пальцем, ставя на стол жареное мясо.
Странно, но я, которая раньше не любила мясо и почти никогда его не ела, сейчас просто не могла дня прожить без хорошей порции полусырого шашлыка или непрожаренного стейка. Наверное, ребеночек на Матвея похож будет, тот тоже, зверюга, мясо почти сырым ест… И опять все мысли о нём. До боли, до крика, до зубовного скрежета.
Почти не прожевывая, глотала мясо и сбивчиво рассказывала тетушке о своем свидании с Матвеем, разумеется, упустив те пятнадцать минут, когда он разложил меня на столе и поимел так, что до сих пор кружится голова. А если исключить эти пятнадцать минут, то, пожалуй, ничего и не останется…
– В общем, выгнал он меня, тетушка. Домой отправил. Боится, что этот ублюдочный Синий что-то мне сделает.
– Конечно, выгнал. Конечно, боится. Он потому и в тюрягу сел, что за тебя боялся. Так бы хрен эти уркаганы его завалили бы, – иногда блатной жаргон тётушки вводит меня в ступор.
Ну не может интеллигентная столичная мадам так выражаться. Хотя… Если вспомнить её любовь к авторитету девяностых – не трудно догадаться, откуда у этой умной, закаленной временем и жизнью женщины словарный запас зека.
– Вы сами мне от Самсона сбежать помогли, чего теперь-то началось? – иногда я мало понимала Елену Львовну, вернее, не понимала вообще.
Она всегда говорит одно, а делает другое. Прям как я в отношениях с Севером…
– Ну как же я могла тебе отказать? Сама молодая была, вора любила. Он пол жизни по зонам чалился, а я, однолюбка, только этими свиданками и жила. Ох, что мы вытворяли там, что вытворяли… – Елена Львовна снова впала в воспоминания, а я почувствовала, что краснею.
– Ну так, а чего ж не родили ему? Сами говорите, ребенка рожу – отрада будет.
Задала вопрос не подумав. Ведь мы никогда с тетушкой на эту тему не болтали. Она вообще дама не особо разговорчивая, пока не выпьет, как, судя по запашку ее любимой наливочки, сейчас.
– Так я беременела два раза… Оба раза выкидыш. Первый, когда его чуть не убили на моих глазах, а второй, когда менты избили.
– Кого избили? Его? – я тут же представила, как Матвея избивают в тюрьме, вспомнила ссадины и свежие синяки на его хоть и крепком, но все же человеческом теле, и стало дурно.
– И его… И меня, – лениво протянула Елена Львовна, словно речь шла не о ней, а о какой-то героине из российского сериала. – Они пришли за ним, а я бросилась защищать этого лба здорового. А сама на сносях уже…
Она продолжала рассказывать, а у меня слёзы покатились по щекам. Инстинктивно живот руками закрыла и реву белугой. Да так прониклась, что об мясе позабыла.
