Что вообще она знает обо мне, эта соплюха сраная?!
Я может сам никого не хочу подпускать к себе.
Мне может так хорошо.
27 лет назад
От его очередного удара меня всё-таки снесло и, пропахав спиной до противоположной стены, я долбанулся головой о стену и распорол щеку о торчащий из нее гвоздь.
Кровища хлынула рекой, но боли не ощущал.
Потом я, конечно, нехило так охренею, глядя в зеркало на своё лицо.
— Ну вот! — отчим захохотал, хватаясь за жирное пузо, которое мне так хотелось вспороть «финкой», что таскал в кармане. — Теперь ты и правда похож на шушару из подворотни!
— Может и так. Только я мужик. А ты гнида ебучая, — ухмыльнулся окровавленными губами и снова отхватил кулачищем ублюдка, на этот раз под дых.
— Это всё, на что ты способен, мусор? Как баба бьёшь!
Слепая ярость, кровь и глаза перепуганной избитой матери.
Это, пожалуй, была последняя капля в чаше моего терпения.
Выхватив финку, я с рычанием бросился на Степанова и, повалив его на пол, всадил нож в плечо.
Промахнулся.
Метил-то в сердце.
Кровища брызнула фонтаном, только на этот раз уже его, а где-то позади послышался испуганный всхлип матери, что так и не встала с пола, после его оплеухи.
Бросился к ней, упал на колени рядом.
— Как ты, мам?
Она коснулась дрожащими пальцами раненой щеки и зашептала:
— Беги, сынок. в чулане под половицей деньги. Там немного, но на первое время хватит… Обо мне не беспокойся, беги, родной.
— Я не брошу тебя!
Адреналин бил в голову, а планка уже давно поехала. Я не чувствовал боли, не ощущал ничего, кроме лютой злобы и жажды крови.
С трудом сдерживал себя, чтобы не прикончить отчима, но всё же осознавал, что он не стоит того.
— Тебя посадят, милый! Беги! Я вызову ему скорую позже! Давай же, пошёл! — мать оттолкнула меня от себя и поднялась с пола. — Со мной всё хорошо, иди же!
Ни хрена не хорошо.
Мент избивал её почти каждый день на протяжении многих лет.
А я ничего не мог сделать.
До того дня…
В тринадцать лет я впервые дал ему сдачи. Впервые вступился за мать, всадив в него лезвие по самую рукоять.
И жалел…
О том, что раньше этого не сделал.
Что не прикончил суку, пока тот спал в пьяном угаре.
Что не удавил его, как падаль последнюю.
Наверное, ещё с тех пор я возненавидел ментов. Нет, я, разумеется, осознаю, что есть и среди них люди. Даже на «малолетке» я встречал порядочных мусоров, но и гнид было не меньше.
Степанов женился на моей матери, когда мне едва исполнилось пять.
Сколько помню себя — огребал пиздюлей от позорного мусора. Да ладно бы только я. Меня он любить не обязан был.
А вот мать…
До сих пор вижу во сне её окровавленное лицо, когда нашёл её тогда.
Я не жалел ни секунды, что продырявил ублюдка. Даже когда пошёл по статье в свои тринадцать.
К слову, спрятаться я тогда так и не смог. Поймали и очень шустро оформили.
Пожалел, что не грохнул его позже. Когда соседка на зону мне письмо прислала…
Что мать в больнице.
Нет, я всё-таки отомстил.
Укокошил грёбаного мудака.
Правда, случилось это уже спустя годы, а мать так и не узнала, что я отомстил за неё.
— Матвей, — тихий, но требовательный шёпот малявки выдернул меня из воспоминаний.
— Что тебе? Разве я не говорил, чтобы ты заткнулась и спала? — выключил ночник и пошёл к двери.
— Если бы ты не сделал… того, что сделал, я бы даже смогла стать твоим другом.
Вот это новости, блять.
— Мне не нужны друзья. Тем более такие, как ты. Спи, а то трахну.
Поспешил выйти из комнаты, пока и правда не передумал.
— Ты всегда будешь одинок! — послышалось из-за двери и на этот раз я был с ней согласен.
До утра сидел на кухне, глядя в окно. Бухло не лезет, а в башке каша. Дерьмо, блять.
До чего я докатился? Чтобы трахать тёлку держу её у себя силой. Это пиздец, Север. Ты не мог пасть ещё ниже.
А девчонка дрыхнет так сладко и нахально, словно дома, в своей пижаме с розовыми слонятами, в своей колыбельке, блять.
Специально зашёл к ней. Надеялся, что не спит и мне будет за что её наказать.
И тут облом.
Девица-то попалась со стальными нервами. Я ей целку порвал, оплеух навешал, ствол к виску приставлял, а она преспокойно уснула на той самой кровати. Уверен, ещё и подушку мою обслюнявила.
Я, конечно, не спец по бабским заморочкам, да и психолог из меня дерьмовый, коль даже в друге гондона не увидел. Но разве не должна она страдать? Пусть не вены себе резать, но хотя бы поплакать, поубиваться об утраченной невинности, нет?
Нет.
У малолетки железные яйца.
А может просто тупица…
Вот и утро.
Обжёг язык горячим кофе, матюгнулся и поднялся на ноги.
Пора к матери.
Давно я у неё не был.
Наверное до сих пор не могу смотреть в её глаза, хоть и убеждаю себя каждый раз, что просто нет времени её навестить.
С другой стороны, она ведь единственная, кто у меня есть. Хоть и нет её со мной по факту, но всё же видеть её могу, и за то спасибо.
— Привет, красавица, — улыбаюсь ей и целую в бледную щеку. — Ты сегодня отпадно выглядишь, — сажусь напротив и беру её за руку. — Ну как ты, мам?
Блаженно улыбаясь, она смотрит куда-то сквозь меня. В принципе, всё, как обычно.
Ничего нового. И я вроде как привык к этому.
Только сегодня не хочется молчать. Мне хочется рассказать матери. Поделиться с ней.
Чем?
Не знаю точно, но отчего-то кажется, что моя жизнь круто изменилась. Причём в лучшую сторону.
Вот такое навязчивое ощущение.
Как будто я долго был в коме, а потом вдруг очнулся.
впервые за долгие годы я дышу полной грудью, а не вырываю глотками жизненно необходимый кислород.
Но вместе с тем, меня разрывает изнутри гадкое ощущение, что называется угрызением совести. Никогда ранее ничем подобным не страдал.
Разумеется, это не повод стать вдруг другим человеком. Я не исправлюсь. Не проснусь однажды принцем.
