Я выскочила из комнаты и вдруг окаменела. «Что со мной произошло? – подумала я. – Как я могла вести себя подобным образом? Я не человек. Может быть, Дэвид и простит меня, но смогу ли я сама себя простить? Какая же я ханжа! Я готова изменить мир, но не могу измениться сама!»
И вот мы все наступили на те же самые грабли. Мы снова нападали, сожалели о своей несдержанности и терзались чувством вины. В полном отчаянии я подумала: «Все было бесполезно. Это была пустая трата времени и сил. Я бегаю по замкнутому кругу. Я обманываю себя, думая, что добилась прогресса, и обнаруживаю, что сделала полный круг – точно так же, как те обезьяны и крысы!»
Как я старалась убежать от них! Я писала трактаты о заброшенных домашних животных, следила за собственной речью, анализировала свои чувства и действия, наблюдала за реакциями окружающих. Но все было бесполезно.
А хуже всего был мой страх. Я боялась того, что нанесла непоправимый вред самооценке собственных детей. Я боялась, что Дэвид никогда больше не сможет доверять мне. Я так хотела вернуться к нашим прежним отношениям, но боялась, что не смогу.
Мне хотелось побежать в комнату Дэвида и молить его о прощении. Но в то же время мне хотелось вбить в его голову понимание, насколько опасно бросаться острыми предметами. Я знала, что нельзя делать ни того, ни другого. И я отправилась на прогулку на почту. Хотя мне и не нужно было отсылать никаких писем.
6. Дорога назад
Гуляя, я вела с собой внутренний диалог.
– Почему это произошло?
– Потому что братья подрались?
– Но почему агрессором всегда оказывается Дэвид?
– Потому что он ревнует. Вчера он страшно обиделся, когда вошел и увидел, что я обнимаю Энди. Может быть, поэтому он пошел следом за Энди с ножницами?
– Может быть, все гораздо проще. Может быть, Энди спровоцировал его. Энди порой бывает таким…
– Но Дэвид должен был справиться с этой ситуацией.
– Почему?
– Потому что он больше и старше.
– Ты снова возвращаешься к старому шаблону. Подумай чуть-чуть. Поставь себя на его место. Каково это – быть старшим в семье? Что ты сама почувствовала бы, если бы младший тебя все время доставал, а мать считала, что ты должна все терпеть?
– Я бы жалела себя… злилась на мать…завидовала брату… Мне хотелось бы убить его!
– Предположим, ты попыталась, а мать поймала бы тебя… Предположим, она назвала бы тебя чудовищем и ударила… Что ты испытала бы?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но что мне делать сейчас? Что я могу сделать?
– Какой смысл в этих причитаниях? «Что я могу сделать?» А что делать Дэвиду? Какова его ответственность. Он бросил ножницы. Он должен извлечь урок из последствий своего поступка. И ты должна убедиться в этом.
Я почувствовала себя лучше. Теперь я могла вернуться к собственному сыну. Я не знала точно, что скажу ему, но это было неважно. Суть была ясна. Мне нужно внимательно выслушать Дэвида, а потом рассказать ему о собственных ценностях и сделать это твердо – даже резко, если понадобится. Но в этом разговоре не должно быть места оскорблениям и неуместным извинениям.
Вернувшись домой с прогулки, я постучала в дверь комнаты Дэвида. Он не ответил. Я открыла дверь и увидела, что Дэвид ничком лежит на постели. Я села рядом с ним.
– Ты можешь выслушать меня, Дэвид?
Он что-то проворчал.
– Мне кажется, что произошедшее сегодня сильно тебя обидело – и внешне, и внутренне.
– Ты не должна была бить меня, – проворчал он, не отрывая головы от подушки. – Ты могла просто поругать меня.
– Да, это было бы лучше.
– Тогда почему ты так поступила?
– Думаю, ты все понимаешь, Дэвид. Думаю, ты знаешь, что твой поступок переполнил чашу моего терпения.
– А поступки Энди переполняют чашу моего терпения.
– Тебе кажется, что он заходит слишком далеко – иногда он так тебя достает, что ты перестаешь себя контролировать?
– Именно! Он такой и есть! И что мне прикажешь делать? Стоять столбом, пока этот гадкий мальчишка роется в моем шкафу?
– Да, когда младший брат роется в твоем шкафу, это очень неприятно.
– Это так и есть! Ты всегда велишь, чтобы я говорил ему, как мне это не нравится. Но это никогда не помогает! Единственное, что может остановить его, это нож, приставленный к горлу!
– Дэвид, я не могу с тобой согласиться. Я могу понять твое желание остановить Энди (даже физически, если это понадобится). Но насилие?! Нож у горла? Брошенные ножницы?! Нет, это невозможно.
Я поднялась с постели.
– В нашем доме нет места насилию. Это строжайше запрещено. ДЕТИ НЕ ДОЛЖНЫ БИТЬ ДРУГ ДРУГА!
Дэвид снова уткнулся в подушку.
– Ты меня не любишь, – пробормотал он.
Я была непреклонна.
– Я люблю тебя и забочусь о тебе! Мне не все равно, каким человеком ты вырастешь! Я рассчитываю, что вы с братом сможете наладить отношения, не прибегая к насилию. И если ты придумаешь какие-то мирные способы, то можешь обратиться ко мне или к папе, и мы обязательно тебе поможем.
Дэвид перевернулся на спину и посмотрел на меня.
– Никакого смысла. Ты всегда на стороне Энди. Ты любишь его больше меня.
– Ты так думаешь?
– Я так не думаю. Так оно и есть!
Я помолчала, а потом произнесла.
– А я скажу тебе, что думаю я. Я думаю, что все мои дети – совершенно разные и совершенно незаменимые. Поэтому я люблю каждого из вас – не одинаково, а по-разному. В мире нет другого мальчика, который был бы похож на тебя, Дэвид, у которого была бы твоя улыбка, твои мысли, твои чувства – даже твои веснушки!
Дэвиду мои слова понравились, но он постарался не показать. А вместо этого он мрачно спросил:
– Кому нравятся веснушки?
– Мне нравятся. Потому что это часть тебя.
Инцидент был исчерпан. Все кончилось. Так приятно было снова почувствовать себя нормальной матерью.
Хелен тоже попыталась наладить отношения, но ей это было труднее, чем мне. Она глубоко раскаивалась в своем поступке и гадала, удастся ли ей вернуть все на круги своя.
Она многое хотела мне рассказать, когда мы вместе ехали в машине, и я выслушала ее, не оценивая и не давая советов.
Когда Хелен после нашего занятия вернулась домой, у нее был порыв сразу позвонить Джеку и помириться с ним, но она этого не сделала. Достаточно разговоров. Джеку нужно расслабиться. Вечером она сама поможет детям сделать уроки. И она сама уложит их спать.
