Вот только на что ее потратить? Вернуться на службу она должна была только вечером, однако перспектива ничем не заполненного, проведенного в одиночестве воскресенья в военном Лондоне, не скрашенного даже звоном церковных колоколов, не радовала. К тому же в подсознании засела мысль о письме из Сингапура. Чем больше Джудит об этом думала, тем все более проникалась уверенностью, что оно уже в почтовом ящике, в регистратуре. Мысленно она видела, как оно лежит там и дожидается ее, и внезапно стало важно вернуться в Портсмут как можно скорее. Она отбросила одеяло и вскочила с кровати, прошла в ванную, отвернула краны до отказа и набрала целую ванну горячей воды.
После ванны она оделась, собрала вещи и наскоро прибралась в доме – сняла постельное белье, сложила простыни; спустившись в кухню, вынула все из холодильника и отключила его. Джереми, как истый моряк, оставил после себя на кухне образцовый порядок. Джудит нацарапала записку для миссис Хиксон, положила на нее пару монет по полкроны, подхватила сумку и вышла, захлопнув за собой переднюю дверь. Доехав на метро до вокзала Ватерлоо, она села на первый же поезд до Портсмута, а там, рядом с руинами ратуши, куда попала бомба, остановила такси. К двум часам она была уже возле своей казармы. Рассчитавшись с водителем, она зашла через главный вход и прошла в регистратуру, где за столом сидела, грызя от скуки ногти, старшая дежурная, барышня с кислым и серым лицом.
– Что-то вы рановато, – сказала она.
– Да, рановато.
– Разве у вас не до вечера увольнительная?
– До вечера.
– Понятно… – Старшая дежурная бросила на нее подозрительный взгляд, как бы говорящий: от этой хорошего не жди. – Бывают же люди…
Эта реплика как будто не требовала ответа, поэтому Джудит промолчала. Только расписалась в журнале и пошла к почтовым ящикам. В ячейке под буквой «Д» лежала тощая стопка писем. Она вынула ее целиком и стала перебирать конверты. Рядовая Дербридж. Старшина Джоун Дейли. А следом, на дне, тонкий голубой конверт авиапочты… на нем почерк ее матери. Конверт был мятый и такой замызганный, словно побывал в невероятных переделках и уже дважды облетел вокруг света. Джудит положила остальные письма обратно и стояла, глядя на него. Первым ее побуждением было распечатать и прочесть письмо прямо тут же, на месте, но регистраторша не сводила с нее недружелюбного взгляда, а Джудит не хотелось, чтобы за ней наблюдали, поэтому она взяла свою сумку и направилась по бетонной лестнице наверх в квартиру, чтобы уединиться в крошечной, стылой комнатушке, служившей им со Сью спальней. По случаю воскресенья в здании было пусто. Сью, по всей видимости, находилась на вахте. Не раздеваясь (лишь сняв шапку), Джудит села на нижнее место двухъярусной койки, вскрыла конверт и вынула оттуда несколько сложенных вдвое листков тонкой авиапочтовой бумаги, исписанных рукой ее матери. Она развернула страницы и стала читать.
Орчард-роуд,
Сингапур
16 января
Любимая Джудит!
У меня мало времени, так что буду краткой. Завтра мы с Джесс отплываем на теплоходе «Раджа Саравака» в Австралию. Четыре дня назад японцы овладели Куала-Лумпуром и, как ураган, приближаются к Сингапуру. Еще под Новый год поговаривали, что, по мнению губернатора, всем bouches inutiles следует покинуть остров. Имеются в виду женщины и дети, и я подозреваю, что по-французски это звучит не так оскорбительно, как в переводе – «лишние рты». С тех пор как пал Куала-Лумпур, отец, как практически и все остальные в городе, мотался целыми днями по конторам судоходных компаний, пытаясь раздобыть для нас с Джесс билеты на корабль. Да еще к нам потоком хлынули беженцы, так что вокруг страшный кавардак и смятение. Тем не менее только что (11 часов утра) твой отец появился и сообщил, что достал два места на теплоход (не иначе как дал кому-то взятку) и завтра утром мы отплываем. Разрешается взять только по одному небольшому чемодану на человека: места для багажа нет, на судне яблоку негде упасть. Папа вынужден остаться. Он не может с нами ехать – на нем лежит ответственность за контору компании и за своих подчиненных. Я страшно боюсь за него и с ужасом думаю о разлуке. Если бы не Джесс, я бы рискнула и осталась, но, как всегда, мне приходится в душе разрываться надвое. Мы бросаем слуг, дом и сад, и у меня такое чувство, будто меня с корнем вырывают из земли.
Джесс очень расстроилась из-за того, что нам придется покинуть Орчард-роуд и расстаться с А-Лином, Амой и садовником. Со всеми ними, ее друзьями. Но я сказала ей, что мы поплывем через море, это будет захватывающее приключение, и сейчас они с Амой укладывают ее чемодан. У меня нехорошее предчувствие, но я твержу себе, что нам несказанно повезло. Когда мы прибудем в Австралию, я пошлю тебе телеграмму с новым адресом, чтобы ты знала, куда писать. Пожалуйста, дай знать обо всем Бидди, у меня нет времени написать ей.
Письмо было начато обычным почерком Молли Данбар – ровным и аккуратным, как у школьницы. Но по мере того как оно подходило к концу, почерк неуклонно портился, и теперь это были уже какие-то лихорадочные, покрытые кляксами каракули.
Странно, но у меня в жизни то и дело бывают моменты, когда я вдруг начинаю задавать себе вопросы, на которые нет ответа. Кто я? Что я здесь делаю? И куда я иду? Сейчас все это как будто обретает ужасающую реальность и похоже на навязчивый кошмар, который снова возвращается. Как бы я хотела попрощаться с тобой по-человечески, но сейчас мне ничего не остается, кроме этого письма. Если что-нибудь случится со мной и с папой, ты ведь позаботишься о Джесс? Я так тебя люблю. Думаю о тебе все время. Я напишу из Австралии. Родная моя Джудит!
Мама.
Это было последнее письмо от Молли. Три недели спустя, пятнадцатого февраля, японцы вступили в Сингапур. И после этого – ничего.
Корабль «Сазерленд»,
Центральный почтамт, Лондон
21 февраля 1942 г.
Дорогая Джудит!
Я обещал, что рано или поздно напишу, и, похоже, получилось скорее поздно, чем рано, ведь уже почти месяц прошел со дня нашей встречи. Я мог бы черкнуть на скорую руку несколько строк, но из этого было бы мало толку, и я знал, что если и замешкаюсь, то ты меня поймешь и простишь.
Мой адрес умышленно вводит в заблуждение. Наш корабль вовсе не втиснут в какой-нибудь ящик на лондонском Центральном почтамте, а стоит на ремонте на бруклинской верфи – мечта каждого британского моряка. В Нью-Йорке нас встречают с распростертыми объятиями, сроду не видывал такого гостеприимства. Не успели мы благополучно стать в сухом доке на ремонтные работы, как пошло-поехало – вечеринки, приемы, развлечения. Меня и помощника капитана (Джока Куртина, австралийца) тут же повезли на коктейль в роскошную квартиру на восточной стороне Центрального парка, где с нами носились как с какими-то героями и вообще баловали незаслуженным вниманием. На этом приеме (а их было столько, что никакая печень не выдержит) мы познакомились с очаровательной парой, Элайзой и Дэйвом Барманнами, которые тут же пригласили нас на выходные в свой дом на Лонг-Айленде. В назначенное время они заехали за нами на «кадиллаке» и доставили по лонг-айлендской автостраде сюда, в свое загородное жилище. Это большой, старый деревянный дом в деревне под названием Лиспорт, на южном берегу Лонг-Айленда. Два часа мы сюда добирались, и поездка была скучная, по дороге не попадалось ничего примечательного – одни рекламные щиты, забегаловки да стоянки подержанных автомобилей. Сама деревня, однако, расположена в стороне от магистрали, и здесь чудесно: зеленая трава, частоколы, тенистые деревья, аптека, пожарное депо и деревянная церковь с высокой колокольней. Такой я всегда и представлял себе Америку, знаешь, как в тех старых фильмах, которые мы когда-то смотрели, где все эти девушки в полосатых льняных платьях выходят в конце концов замуж за парней с соседнего двора.
