– Но у нее же нет дома! Ей некуда деться! – причитала Молли, однако Брюс оставался непреклонным.
– Ну приедешь ты к ней – и что толку? – вопрошал он, уже теряя терпение.
– Я буду вместе с ней…
– Пока ты доберешься до Англии, этот кризис изживет сам себя, и ты окажешься совершенно лишней.
– Ты не понимаешь!..
– Вот именно, не понимаю. Так что остынь. Напиши ей письмо. И не дергайся так, дети терпеть не могут родителей, которые докучают им своими неуемными заботами.
И Молли ничего не оставалось делать, как подчиниться, поскольку своих денег у нее не было и без Брюса, который сходил бы в транспортную контору, заказал билет на корабль и заплатил за него, она была совершенно беспомощна. Она старалась смириться, невыносимо тосковала по дочери, мечтая увидеть ее дорогое лицо, обнять ее, услышать ее голос, утешить и наставить.
В конечном итоге она вынуждена была признать, что Брюс оказался прав. Решись тогда Молли поехать в Англию, дорога заняла бы пять-шесть недель, а за это время все проблемы чудесным образом разрешились, и пустоту, образовавшуюся после смерти Луизы, заполнила собой эта пусть неведомая, но великодушная и благожелательная семья – Кэри-Льюисы.
Фактическое удочерение Джудит было осуществлено по-деловому. В своем письме мисс Катто представила полковника и миссис Кэри-Льюис в наилучшем свете и добавила, что, воспользовавшись предложением Кэри-Льюисов, они, по ее мнению, окажут девочке неоценимую услугу. Джудит крепко подружилась с юной Лавди, Кэри-Льюисы – род, известный с давних времен и весьма уважаемый в графстве, и сама миссис Кэри-Льюис выразила искреннейшее желание приютить Джудит у себя.
Потом, сразу за письмом от мисс Катто, пришло письмо от самой миссис Кэри-Льюис. Написанное очень крупным неразборчивым почерком, но на самой дорогой бумаге, плотной, голубой, с тисненой шапкой. Молли была очарована и одновременно польщена, а когда удалось расшифровать написанное, то тронута. Джудит, несомненно, произвела прекрасное впечатление. Молли испытывала законную материнскую гордость. Оставалось лишь надеяться, что дочь не закомплексует, не почувствует себя жалкой и ничтожной, столкнувшись со всем великолепием помещичьей усадьбы Кэри-Льюисов.
Нанчерроу. Молли вспомнила тот день, когда в первый и единственный раз увидела в «Медуэйзе» миссис Кэри-Льюис. Их жизни соприкоснулись лишь на мгновение, словно корабли, проплывшие в ночи один мимо другого, но в памяти Молли все еще хранился яркий образ красивой, моложавой женщины, небрежно одетой девочки с живым, умным лицом и пекинеса на алом поводке. На ее вопрос, кто это, ей ответили: «Это миссис Кэри-Льюис. Миссис Кэри-Льюис из Нанчерроу».
Все будет хорошо. Нет причин для колебаний, нет повода для сомнений. Молли в ответном письме поблагодарила миссис Кэри-Льюис за заботу о Джудит, при этом стараясь, насколько возможно, подавить мучительное ощущение, будто она уступает свою дочь чужим людям.
Брюс был доволен.
– Ну что я тебе говорил? Все утряслось.
Его рассудочный оптимизм выводил Молли из себя.
– Легко так говорить теперь! А что бы мы делали, не окажись под рукой этих великодушных Кэри-Льюисов?
– К чему гадать, что было бы? Все образовалось. Я всегда говорил, что Джудит сумеет о себе позаботиться.
– Откуда тебе знать? Ты же не видел ее пять лет! – Молли разозлилась и продолжала упорствовать: – Я считаю, что ей не следует все время жить в Нанчерроу. В конце концов, Бидди с радостью примет Джудит у себя.
– Это уж пусть они сами решают.
Она смолкла, надувшись, но не желала оставить за ним последнее слово в споре.
– Просто у меня такое чувство, будто я отдала Джудит чужим людям.
– О боже мой, да прекрати ты мучить себя! Радоваться надо.
И Молли, подавив шевелившиеся в душе возмущение и зависть, стала упорно убеждать себя, что ей повезло, что она должна благодарить судьбу, и сосредоточилась на переписке с дочерью. С тех пор прошло уже два года – в июне Джудит исполнится семнадцать, – и еженедельно к ним на Орчард-роуд доставляли пухлый конверт, надписанный ее рукой. Длинные, нежные, драгоценные письма, полные новостей, которые хочет знать любая мать. Каждое из них Молли перечитывала по многу раз, смакуя подробности, а затем убирала в огромную коробку из коричневого картона, лежавшую на дне гардероба. Здесь хранилась вся жизнь Джудит, подлинная летопись всего, что произошло с ней с того самого незабываемого дня, когда мать и дочь распрощались.
Первые письма рассказывали о школе, об уроках, о новом велосипеде и о жизни в Уиндиридже. Потом – трагическая смерть Луизы, ее похороны, первое упоминание о мистере Бейнсе и потрясающая весть о полученном Джудит наследстве (никто и не догадывался об истинных размерах Луизиного состояния, но так приятно было знать, что Джудит никогда не придется, выходя замуж, думать о деньгах – одна из наименее приятных сторон брака).
Затем – первый визит в Нанчерроу и постепенное вхождение Джудит в круг Кэри-Льюисов. Молли как будто читала роман со множеством действующих лиц – детей, друзей, родственников, не говоря уже о дворецких, кухарках и нянях. Мало-помалу она все же разобралась, кто есть кто, и после этого стало легче следить за развитием сюжета.
Позже – опять новости из школьной жизни. Концерты и пьесы, хоккейные матчи, результаты экзаменов и легкая эпидемия кори. Рождество с Бидди и Бобом в Дартмуте, короткие каникулы в середине триместра с Уорренами в Порткеррисе (Молли была рада, что дочь не раздружилась с Хетер, было бы обидно, если бы Джудит слишком загордилась и стала считать своих старых друзей недостойными ее общества). Потом – летняя поездка с Дианой Кэри-Льюис и Лавди в Лондон, где они остановились в принадлежащем Диане домике и совершили рейд по магазинам и званым обедам, который увенчался посещением театра «Ковент-Гарден», где они смотрели балет с Татьяной Рябушинской
[39].
Все обыкновенные радости и трудности взрослеющей девочки. И Молли, ее мать, была лишена участия во всем этом. Какая несправедливость – негодовала она. Разве так должно быть? Впрочем, она знала, что не одинока в своем горе. Этими же муками терзались тысячи других английских жен и матерей. В Сингапуре или в Англии, они одинаково не находили себе места, тоскуя по мужьям или детям. Отважно превозмогали холода и дожди родины, мечтая о тропическом солнце; или сидели, как она сейчас, глядя на опаленные солнцем сады Орчард-роуд, но видя перед собой только одно – туманный вечер в Ривервью, Джудит, шагающую по дорожке к дому, как она идет, потом приближается к матери, прикладывает щеку к ее щеке, говорит ей «мама». Дотрагивается. Иногда Молли прижимала страницы писем Джудит к щеке, зная, что к бумаге прикасалась рука дочери, – и это была самая тесная близость, на которую она могла рассчитывать.
