Но Джудит относилась к Афине с пониманием. Феноменальная красавица, та несла на себе бремя огромной ответственности. Длинные белокурые волосы, безупречная кожа и огромные синие глаза, окаймленные черными ресницами. Высокая, ростом с мать, и такая же стройная и длинноногая, она красила губы и ногти в ярко-красный цвет, а одевалась всегда с иголочки и по последнему крику моды. На сей раз она была одета просто, как и полагается в деревне: брюки мужского покроя, шелковая рубашка и верблюжьей шерсти жакет с подложенными плечами и сверкающей алмазной брошкой на отвороте. Джудит видела эту брошь впервые, и нетрудно было догадаться, что это один из последних подарков от какого-нибудь поклонника: Афина постоянно получала подарки, не только на Рождество и день рождения. Ей дарили не только цветы и книги, но драгоценности и брелоки для ее золотого браслета, и дорогие боа из соболя и норки. Сидя теперь на кровати, она наполнила комнату романтическим ароматом своих духов, и Джудит представила себе, как очередной мужчина, с ума сходящий от страсти, всучил ей огромный хрустальный флакон, который она небрежным движением поставила на свой туалетный столик, где уже выстроилась дюжина подобных.
При всем при том Афина отличалась добротой и сердечностью, великодушно одалживала вещи из своего гардероба, давала советы по уходу за волосами и ничуть не страдала тщеславием или самовлюбленностью. Она без слов давала понять, что считает мужчин довольно скучными существами, и всегда бывала рада сбежать от их ухаживаний, чтобы побыть немного – но не слишком долго – со своей семьей.
Афина заняла удобную позу, явно собираясь поболтать.
– Я в восторге от твоего свитера. Где ты его купила?
– В Плимуте, прошлым Рождеством.
– А, ну да. Тебя ведь с нами тогда не было. Мы по тебе скучали. Как школа? Тебя еще не тошнит от нее? Когда мне было семнадцать, я чуть не сошла с ума от скуки. И все эти отвратительные правила. Но ты потерпи еще немножко, скоро все это кончится, и ты упорхнешь в Сингапур – только тебя и видели. Эдвард как-то признался, что не осознавал, насколько отупляющая атмосфера царит в Харроу, пока не отучился и не вырвался на свободу. Думаю, в Кембридже для него открылся новый мир.
– Он… ты виделась с ним недавно?
– Да, он приезжал в Лондон и провел со мной вечер, прежде чем отправиться в Арозу. Мы чудесно провели время, лакомились бифштексами, пили шампанское и рассказывали друг другу свежие новости. Знаешь, чем он вздумал заняться? Ты не поверишь. Вступил в университетский клуб авиаторов, учится летать на самолете. Ведь это так опасно… Он такой смелый. Настоящий герой!
– Да, действительно, – согласилась Джудит. Сама мысль об авиаполетах вселяла в нее ужас.
– Он просто влюбился в это дело. Говорит, это самая удивительная вещь на свете. Чайкой парить в вышине и окидывать взглядом крошечные поля внизу.
– Как ты думаешь, он приедет на Рождество?
– Непременно. Рано или поздно. Что ты наденешь в праздник? Что-нибудь новенькое?
– Вообще-то, да, есть кое-что. Новое – это смотря как посмотреть, но я еще ни разу не надевала.
– Тогда, значит, новое. Расскажи.
– Сшито из сари
[41]. Мама прислала мне на день рождения сари, а твоя мама подкинула идею, мы отнесли сари к ее портнихе, и она сделала из него платье.
Приятно было разговаривать с Афиной о нарядах, да еще в таком деловом тоне, по-взрослому. Лавди никогда не обсуждала туалеты: тряпки наводили на нее скуку и ей было безразлично, как она выглядит. Афина же немедленно заинтересовалась.
– Судя по твоим словам, это что-то необыкновенное. Можно мне посмотреть? Это платье здесь?
– Да, в шкафу.
– Ах, покажи, прошу тебя!
Джудит встала и подошла к гардеробу, открыла его и потянулась к мягким, подбитым плечикам, на которых висело завернутое в тонкую черную бумагу драгоценное платье.
– Эта бумага предназначена для того, чтобы золотая нить не потеряла блеск. Хотя я все равно не понимаю, какой от нее прок, – разъясняла она, снимая бумагу. – Ужасно трудно было все это сделать, потому что мы хотели использовать узор каймы, но, кажется, все получилось…
Последний лист бумаги осел на пол, и Джудит подняла платье перед собой, расправляя юбки, чтобы показать всю ширину. Шелк был так тонок, что платье практически ничего не весило. Вдоль шва и манжет коротких рукавов шел золотой узор с каймы сари.
Афина в изумлении открыла рот:
– Дорогая, оно бесподобно! А этот цвет – не бирюзовый, но и не голубой… Выше всяких похвал.
Джудит вспыхнула от удовольствия. Ничто не могло обнадежить сильнее, чем неподдельное восхищение Афины: уж кто-кто, а она знает толк в таких вещах.
– А какие туфли ты к нему наденешь? – сощурилась она. – Золотистые или голубые?
– Золотистые, наподобие босоножек.
– Ну разумеется. И ты должна надеть золотые украшения. Громадные серьги. У меня как раз есть то, что нужно. Я тебе одолжу. Господи, да ты повергнешь к своим ногам всех наших мужчин! Платье и вправду великолепное, я безумно тебе завидую. А теперь упакуй его опять в обертку, пока оно не потускнело, или как там тебе сказали…
Она сидела, наблюдая, как Джудит не без труда завернула платье в бумагу и упрятала обратно вглубь гардероба. Потом широко зевнула и взглянула на свои часики:
– Не может быть, уже без четверти час! Не знаю, как ты, а я просто умираю с голоду. Идем вниз, не будем дожидаться, пока Неттлбед даст звонок на обед. – Она грациозно поднялась с кровати, провела рукой по своим блестящим волосам и застыла в ожидании. – Ты так и не разобрала свои вещи. Тут уж я виновата, помешала тебе. Но это пустяки, потом все распакуешь. Скажи, разве не прекрасно знать, что начались праздники и у тебя впереди еще много-много дней? Целая пропасть времени.
Джудит разбудил сильный ветер с моря, поднявшийся ночью, он завывал, стучал в стекла и с грохотом сотрясал рамы. Было еще темно. Ложась спать, она прикрыла окно, но оставила крохотную щелочку, и теперь колыхающиеся от сквозняка занавески плясали, как привидения; пришлось, дрожа от холода, вылезти из постели, резким толчком захлопнуть окно и задвинуть шпингалет. Створки продолжали дребезжать, но занавески успокоились. Она включила ночник: семь часов. Еще не рассвело, и она запрыгнула обратно в теплую постель, натянув пуховое одеяло на плечи. Окончательно проснувшись, она лежала, думая о предстоящем дне и вспоминая вчерашний вечер. Нанчерроу понемногу наводнялся народом. Последними прибыли Джейн и Алистер Пирсон, из-за гололедицы они долго добирались из Лондона. Вся семья спустилась в холл встречать их, целоваться и обниматься под тяжелыми ветвями сияющей, ярко освещенной елки. Новоприбывшая симпатичная пара выглядела моложе своих лет и принесла с собой дух столичного оживления и лоска. На нем было темно-синее пальто с легким фуляровым шарфом, на ней – алое с воротником из песца. Вокруг головы у Джейн был повязан шелковый платок; войдя в тепло, она развязала его и сняла, и темные волосы рассыпались по мягкому меху воротника.
