СПУСК
Серебристый, кое-где словно подёрнутый облачками, диск Марса заметно увеличивался. Ослепительно сверкало пятно льдов южного полюса. Ниже его расстилалась изогнутая туманность. На востоке она доходила до экватора, близ среднего меридиана — поднималась, огибая полого более светлую поверхность и раздваивалась, образуя у западного края диска второй мыс.
По экватору были расположены, ясно видны, — пять тёмных точек, круглых пятен. Они соединялись прямыми линиями, которые начертывали два равносторонних треугольника и третий — удлинённый. Подножие восточного треугольника было охвачено правильной дугой. От середины её до крайней, западной точки шло второе полукружие. Несколько линий, точек и полукружий разбросано к западу и востоку от этой, экваториальной, группы. Северный полюс тонул во мгле.
Лось жадно вглядывался в эту сеть линий: — вот они, сводящие с ума астрономов, постоянно меняющиеся, геометрически правильные, непостигаемые каналы Марса. Лось различал теперь под этим чётким рисунком вторую, едва проступающую, словно стёртую, сеть линий. Он начал набрасывать примерный рисунок её в записной книжке. Вдруг, диск Марса дрогнул и поплыл в окуляре глазка. Лось кинулся к реостатам:
— Попали, Алексей Иванович, притягиваемся, падаем.
Аппарат поворачивал горлом к планете. Лось уменьшил и совсем выключил двигатель. Перемена скорости была теперь менее болезненна. Но наступила тишина, настолько мучительная, что Гусев уткнулся лицом в руки, зажал уши.
Лось лежал на полу, наблюдая, как увеличивается, растёт, становится всё более выпуклым серебряный диск. Казалось, — из чёрной бездны он сам теперь летел на них.
Лось снова включил реостаты. Аппарат затрепетал, преодолевая тягу Марса. Скорость падения замедлилась. Марс закрывал теперь всё небо, тускнел, края его выгибались чашей.
Последние секунды были страшными, — головокружительное падение. Марс закрыл всё небо. Внезапно, стёкла глазков запотели. Аппарат прорезывал облака над тусклой равниной, и, ревя и сотрясаясь, медленно теперь опускался.
— Садимся! — успел только крикнуть Лось и выключил двигатель. Сильным толчком его кинуло на стену, перевернуло. Аппарат грузно сел, и повалился на бок.
* * *
Колени тряслись, руки дрожали, сердце замирало. Молча, поспешно Лось и Гусев приводили в порядок внутренность аппарата. Сквозь отверстие одного из глазков высунули наружу полуживую мышь, привезённую с земли. Мышь понемногу ожила, подняла нос, стала шевелить усами, умылась. Воздух был годен для жизни.
Тогда отвинтили входной люк. Лось облизнул губы, сказал ещё глуховатым голосом:
— Ну, Алексей Иванович, с благополучным прибытием. Вылезаем.
Скинули валенки и полушубки. Гусев прицепил маузер к поясу (на всякий случай), усмехнулся и распахнул люк.
МАРС
Тёмно-синее, как море в грозу, ослепительное, бездонное небо увидели Гусев и Лось, вылезая из аппарата.
Пылающее, косматое солнце стояло высоко над Марсом. Такое солнце видывали в Петербурге, в мартовские, ясные дни, когда талым ветром вымыто всё небо.
— Весёлое у них солнце, — сказал Гусев и чихнул, — до того ярок был свет в густо-синей высоте. Покалывало грудь, стучала кровь в виски, но дышалось легко, — воздух был тонок и сух.
Аппарат лежал на оранжево-апельсиновой, плоской равнине. Горизонт кругом — близок, подать рукой. Почва сухая, потрескавшаяся. Повсюду на равнине стояли высокие кактусы, как семисвечники, — бросали резкие, лиловые тени. Подувал сухой ветерок.
Лось и Гусев долго озирались, потом пошли по равнине. Итти было необычайно легко, хотя ноги и вязли по щиколотку в рассыпающей почве. Огибая жирный высокий кактус, Лось протянул к нему руку. Растение, едва его коснулось, затрепетало, как под ветром, и бурые его, мясистые отростки потянулись к руке. Гусев пхнул сапогом ему под корень, — ах, погань, — кактус повалился, вонзая в песок колючки.
Шли около получаса. Перед глазами расстилалась всё та же оранжевая равнина, — кактусы, лиловые тени, трещины в грунте. Когда повернули к югу и солнце стало сбоку, — Лось стал присматриваться, — словно что-то соображая, — вдруг остановился, присел, хлопнул себя по колену:
— Алексей Иванович, почва-то ведь вспаханная.
— Что вы?
Действительно, теперь ясно были видны широкие, полуобсыпавшиеся борозды пашни и правильные ряды кактусов. Через несколько шагов Гусев споткнулся о каменную плиту, в неё было ввёрнуто большое, бронзовое кольцо с обрывком каната. Лось шибко потёр подбородок, глаза его блестели.
— Алексей Иванович, вы ничего не понимаете?
— Я вижу, что мы — в поле.
— А кольцо — зачем?
— Чёрт их в душу знает, зачем они кольцо ввинтили.
— А затем, чтобы привязывать бакен. Видите — ракушки. Мы — на дне канала.
Гусев приставил палец к ноздре, высморкался. Они повернули к западу и шли поперёк борозд. Вдалеке над полем поднялась и летела, судорожно взмахивая крыльями, большая птица с висячим, как у осы, телом. Гусев приостановился, положил руку на револьвер. Но птица взмыла, сверкнув в густой синеве, и скрылась за близким горизонтом.
Кактусы становились выше, гуще, добротнее. Приходилось осторожно пробираться в их живой, колючей чаще. Из-под ног выбегали животные, похожие на каменных ящериц, — ярко оранжевые, с зубчатым хребтом. Несколько раз в гуще лапчатой заросли скользили, кидались в сторону, какие-то щетинистые клубки. Здесь шли осторожно.
Кактусы кончились у белого, как мел, покатого берега. Он был обложен, видимо, древними, тёсаными плитами. В трещинах и между щелями кладки висели высохшие волокна мха. В одну из плит ввёрнуто такое же, как на поле, кольцо. Хребтатые ящерицы грелись на припёке.
Лось и Гусев взобрались по откосу наверх. Отсюда была видна холмистая равнина того же апельсинового, но более тусклого цвета. Кое-где разбросаны на ней кущи низкорослых, подобных горным соснам, деревьев. Кое-где белели груды камней, очертания развалин. Вдали, на северо-западе, поднималась лиловая гряда гор, острых и неровных, как застывшие языки пламени. На вершинах сверкал снег.
— Вернуться нам надо, поесть, передохнуть, — сказал Гусев, — умаемся, — тут, видимо, ни одной живой души нет.
Они стояли ещё некоторое время. Равнина была пустынна и печальна, — сжималось сердце. — Да, заехали, — сказал Гусев.
Они спустились с откоса и пошли к аппарату, и долго блуждали, разыскивая его среди кактусов.
Вдруг Гусев стал:
— Вот он!
Привычной хваткой расстегнул кобур, вытащил револьвер:
— Эй, — закричал он, — кто там у аппарата, мать вашу эдак! Стрелять буду.
— Кому кричите, Алексей Иванович?
