– Звучит как нелепый бред, – эхом откликнулся Маркус. – Вы правы, к черту подробности. Я и сам их прекрасно помню. Совершенно поразительно, что вы пришли пересказать мне мой собственный сон, самый любимый, повторяющийся с детства. И сделали это именно сейчас, когда я на стенку лезу, потому что очень давно его не видел. С апреля, что ли. И кто из нас после этого главный городской сумасшедший? То-то и оно.
Снова совершенно не удивился, потому что заранее знал, как пойдет разговор. Когда бредишь, несложно стать ясновидящим – как скажешь, так и будет, вернее, то и примерещится, командовать парадом собственных галлюцинаций всяко проще, чем договариваться с объективной реальностью, в существование которой так трудно поверить сейчас, на берегу этой неширокой быстрой реки, такой золотой, словно на дне ее покоится клад, сто тысяч небесных звезд, каждая – солнце.
Но твердо решил играть в разумного человека, который в любых обстоятельствах сохраняет холодную голову и поступает как должно, поэтому переспросил:
– С апреля не видели этот сон? Получается, Агата действительно его у вас украла. «Самый сладкий краденый сон, веселая весенняя добыча», – так она говорила. Ну или я сам придумал, поди теперь разбери. Полицейские называли ее мошенницей, но о кражах речь вроде не шла… Или я забыл?
– Откуда вдруг взялись полицейские? – изумился Маркус. – Какая мошенница, кто? Только что речь шла о сновидениях. Или нет?
– Давайте я просто постараюсь рассказать вам все, что помню. Очень устал ничего не понимать в одиночку.
– Давайте, – согласился Маркус. – Будем не понимать вдвоем.
Рассказал все по порядку, начиная с того момента, как переступил порог галереи, и сверху раздался голос Агаты, а потом понеслось. Закончив, перевел дух, успел задним числом рассердиться на себя за чрезмерную болтливость, махнуть рукой и простить. А Маркус все молчал и молчал, разглядывал свои большие руки с перепачканными краской ногтями, думал о чем-то не то очень хорошем, не то настолько печальном, что невозможно не улыбаться этим мыслям – просто для равновесия, или даже в качестве противоядия, чтобы не заплакать прилюдно, не рухнуть на землю, не умереть.
Наконец спросил:
– Интересно, зачем ей все это? Не знаю, как блокноты и кукол, а мою посуду вполне можно продать без всяких дополнительных фокусов. Сколько лет уже продаю.
Пожал плечами:
– Похоже, Агате кажется, будто это – просто веселое развлечение. И даже благодеяние – в каком-то нечеловеческом смысле, вряд ли доступном мне сейчас. Она мне очень нравится, эта Агата, что бы ни натворила. А еще больше нравится безумное предположение приснившихся мне полицейских, утверждавших, будто я могу остаться в этом вашем сне навсегда. Я бы, честно говоря, с радостью там остался – на любых условиях. Даже если придется прожить всего полчаса, а потом сгинуть навек, как они пугали. Согласился бы, не раздумывая. И, проснувшись, собирался попробовать снова, пить из этой вашей чашки, пока не лопну: а вдруг получится? Ну правда же, вдруг.
– Я вас понимаю, – горько усмехнулся Маркус.
– Еще бы. Если не вы, то кто? Меня, собственно, именно это и остановило.
– Что именно?
– Я подумал, вполне может статься, что меня не просто контрабандой провели погулять в чужой сон, а отдали его целиком. Очень похоже на то! То есть, не подумал, а вдруг понял. В таких случаях говорят: «внезапно осенило». Ну или: «окончательно утратил связь с реальностью, провалившись в горячечный бред». Ай, ладно, неважно. Просто я решил, что этот сон надо вернуть хозяину. Ну, то есть, попробовать. Мало ли. Вдруг я еще не совсем проснулся, а значит, возможно вообще все.
И протянул Маркусу чашку. Сказал:
– Наверное, вам просто надо из нее что-то выпить, а дальше все случится само, краденое имущество вернется к владельцу, теперь уже навсегда. Я, конечно, не знаю, но почему-то не сомневаюсь. В конце концов, это моя галлюцинация, и здесь все вершится по слову моему.
И с облегчением рассмеялся, твердя про себя: «Все получилось». Повторяя: «Только не вздумай спрашивать, что с тобой будет потом. Ничего не будет, и ты это знаешь. И хотя бы сейчас сделай вид, что тебе все равно. Не канючь. Не канючь. Не канючь».
– Тогда пусть будет обмен, – сказал Маркус. – Вернее, выкуп. Предлагаю полдюжины чашек из моей мастерской на ваш выбор.
Кивнул:
– Спасибо. Это очень круто. Тогда я зайду завтра. Сперва нам обоим надо убедиться, что все получилось. В смысле, что я действительно вернул вам ваш сон. И может быть, тогда я его наконец забуду. И стану жить как прежде, больше не понимая, какое сокровище потерял.
– Но тогда почему вы?..
– Потому что это ваше сновидение. А значит, ваша жизнь. Потому что это вы – нож, ворон и северный ветер, как бы мне ни хотелось верить, что все-таки я. Потому что это именно вас, не меня ищет шепот из будущего декабря, и я не могу его обмануть, впарить ему фальшивку, себя вместо настоящего Маркуса Эрны, я слишком влюблен сейчас в этот шепот, чтобы так его подвести. Потому что… Да сами знаете почему. Все вы знаете, Маркус. Человек, которым я был в вашем сне, не может не знать.
Развернулся и пошел в сторону моста, да так быстро, что Маркус едва успел сказать ему вслед «До скорого». Не стал оборачиваться, только молча поднял руку в ответ, приветственно помахал. Дескать, приду, не сомневайся. Просто не сейчас, ладно? Пожалуйста, не сейчас.
Шел, все ускоряя шаг, в конце концов, побежал и бежал, не останавливаясь, через весь Старый город, хотя никогда до сих пор не был спринтером, выдыхался уже через пару минут. Но остановился не от усталости, а только потому, что увидел на углу седого полицейского – то ли того, кто приснился нынче утром, то ли просто похожего, таких коренастых дядек с крестьянскими лицами чуть ли не пол-города, немудрено перепутать, а все равно смешно было бы, проходя мимо, шепнуть: «Оставьте Агату в покое, если любопытные твари вроде нее перестанут лезть в наши дела, мерещиться кому попало, морочить головы, раздавать налево и направо ворованные сны, вы же первыми взвоете от тоски, так она мне сказала. И я совершенно согласен, сам только что вернул краденное имущество владельцу, всего один пустяковый сон, а выть теперь буду до конца жизни, и после, наверное, тоже, пугая желающих срочно переродиться в сияющем лотосе, нарушая послеобеденный отдых милосердных и гневных божеств».
Конечно, ничего не сказал, но седой полицейский все равно вздрогнул, обернулся и долго смотрел ему вслед, думая: «Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Надо же, какие сегодня в городе творятся дела».
Шел теперь уже медленно, глядел по сторонам, хотел было купить мороженое, но передумал, вместо этого зашел в кафе, выпил эспрессо – по-итальянски, не рассиживаясь, прямо у стойки, одним коротким жадным глотком, вышел на улицу, чуть не плача от горечи, которая теперь была только во рту, а не на сердце, даже не помнил толком, о чем только что так грустил.
Подумал: «Кажется, я и правда проснулся. Господи, ну наконец-то. Давно пора».
