Смеялась она долго, заливисто и неудержимо. Полотенце с ее головы упало, влажные волосы беспорядочно растрепались по плечам, но Хайди так и продолжала сотрясаться в бесконечных приступах смеха. Кое-как отсмеявшись и глянув на недоуменное лицо Корнева, она скромно потупила глазки и виновато пояснила:
— Я… я пыталась мне это представить…
[9]
Теперь не выдержал Корнев. Дикий смех разобрал и его, пошла по второму кругу хохота и Хайди. На этом жажда новых знаний у девушки не иссякла. Хайди потребовала объяснить, что такое «жопа новый год» и почему этих проклятых пиратов Роман то злобно именовал «козлами безмозглыми», а то совсем по-дружески «дебилушками», и как это он обещал пиратам острую русскую закуску вместо своего корабля и тут же утверждал, что даже эту закуску они не получат.
К концу импровизированного урока русского языка у обоих болезненно ныли все лицевые мышцы, лица были залиты слезами, а на восстановление нормального дыхания ушла не одна минута. Потом вдруг Хайди на минуту призадумалась и тихо сказала:
— Ты когда ругался, говорил, через семь гробов. А у нас есть старая песня «Через семь мостов», — и неожиданно громким, хорошо поставленным голосом запела:
Über sieben Brücken musst du gehn,
sieben dunkle Jahre überstehn,
siebenmal wirst du die Asche sein,
aber einmal auch der helle Schein.
[10]
Слова Корнев понял с пятого на десятое, Хайди перевела. Роман посмотрел на девушку с некоторым удивлением — как-то уж очень мрачно прозвучала песня. Мрачно и вместе с тем торжественно и удивительно красиво. Да уж, любят немцы петь мрачные и красивые песни, любят и умеют. Приходилось Корневу такое слышать. Но от этой девочки, только что радостно и искренне смеявшейся над буквальным переводом замысловатых русских ругательств, Роман подобного не ожидал. Ну да, впрочем, молоденькая, что с нее взять. Романтики ей хочется…
— Ну вот и ладно, — Корнев решил первым нарушить неловкое молчание. — Нам пусть будет семь мостов, а им семь гробов.
Хайди совсем по-детски улыбнулась.
— А ты хорошо говоришь по-русски, — похвалил Роман девушку.
— Да, я заканчиваю специальную гимназию, — ответила Хайди. — Хочу стать учительницей русского языка.
— Ого! — удивился Корнев. — А я слышал, в Райхе женщины только дома сидят и детей растят.
— Это западная пропаганда, — отмахнулась Хайди. — Наши женщины учатся и профессию получают… то есть правильно сказать «получают профессию», такой порядок должен быть? Для нас важно, чтобы в семьях было много детей, потому что нас мало. Но пока нас мало, мы не можем женщин только в семьях оставлять.
— Но так же трудно очень получается — и работать, и домашнее хозяйство держать, и с детьми?
— Да, но когда много детей, женщина не работает уже.
Корнев задумался. В принципе, в России было примерно то же самое. Это у него в семье мама не работала, с пятью-то детьми, а он сейчас вспоминал знакомые семьи, где женщины работали. Но там и детей было по два-три, не больше.
Слово за слово — и завязалась беседа. Хайди и правда неплохо говорила по-русски, хоть иной раз путалась в словах, переходила на привычный порядок слов в предложениях, старалась изъясняться проще и лаконичнее. Где-то обоим приходилось пояснять свои слова на интерланже, Корнев даже пару раз вспоминал что-то из основательно подзабытого немецкого, но, в общем, друг друга понимали прекрасно.
Рассказывая о себе, Роман постарался обойтись без подробностей, касавшихся его военной службы. По его мнению, девушке это было бы не особенно интересно, да и не очень любил он об этом говорить. Зато о родителях, о братьях и сестрах, о родном городе рассказывал красочно и подробно. Его самого увлек этот рассказ, и Корнев вдруг ощутил, насколько же он соскучился по дому.
Впрочем, тут же Роману пришлось о своем красноречии пожалеть. Хайди оказалась сиротой, поэтому ее рассказ на фоне корневского выглядел куда как скромнее. Родители девушки погибли во время землетрясения на Шварцвальде, когда Хайди было всего шесть лет, опекуном стал дядя (на самом деле какой-то совсем уж дальний родственник матери). По непонятным Кореву хитросплетениям германских законов наследством Хайди дядя распоряжаться не мог, так что пока он был в малых чинах и получал невеликое жалованье, девочка росла в спартанской обстановке общежития при гимназии. Правда, дяде предлагали передать девочку в семейный приют. Что это такое, Корнев сразу не понял, Хайди тоже не с первого раза смогла объяснить, но потом оказалось, что это вроде приемной семьи, а деньги на содержание приемных детей платит государство. Дядя не согласился. Потом он сделал неплохую карьеру по таможенной части и смог обеспечивать Хайди получше, но Корнев, сам выросший в многодетной семье, подумал, что было бы лучше, если бы девочка подрастала пусть и не с родными, но все же братьями и сестрами.
Когда Хайди исполнилось шестнадцать, она решила привыкать к самостоятельной жизни. Продолжая учиться в гимназии, девушка снимала крохотную квартирку на деньги, которые давал ей дядя. Не так давно Хайди успешно сдала промежуточные экзамены (что это за экзамены, Корнев не понял, да не так это и важно), и дядя подарил ей поездку на Альфию. Дальнейшее Корнев знал и сам — что из новостей, а что и из собственного опыта.
— Я сходила с ума от страха, — с виноватой улыбкой призналась Хайди. — Но когда ты стал… стукать?
— Стучать, — подсказал Корнев.
— Спасибо, Рома… Когда ты стал стучать, я вспомнила, что я… как это сказать? Когда меня, то есть мне везет?
— Везучая.
— Да… везучая. Я действительно везучая. Много раз могла я погибнуть… Один раз я выпила слишком много сильного лекарства… Случайно… Соседка, то есть подруга по комнате, вовремя вызвала врача… Потом меня мальчик возил на мотоцикле… У него что-что сломалось, он остановить мотоцикл не мог… Мы могли разбиться, так правильно? Но он приехал в озеро…
— Въехал…
— Как?
— Правильно сказать — не приехал в озеро, а въехал, — пояснил Корнев.
— Да, хорошо. Вода холодная была, но мы не разбились…
Все это Хайди рассказывала спокойно, даже немного стесняясь — дескать, ты уж меня прости, что приходится выслушивать такие ужасы.
