— Рома, резче удар должен быть, резче, — крикнул он одному из игроков.
Мамедов посмотрел на парня, которому адресовалось замечание. На скуластом лице Ромы застыло напряженное выражение, маленькие черные глазки горели каким-то недобрым огнем, ноздри мясистого носа раздувались как у норовистого жеребца, рот был приоткрыт, нижняя губа — выпячена.
— Блин, — ругнулся он, пульнув очередной мяч в сетку и вытирая потную ладонь о тренировочные штаны.
Засунув пальцы правой руки за воротничок синей футболки, он сделал движение головой в духе восточных танцовщиц, только не вправо-влево, а вперед-назад. Потом подобрал мячи, один из них сунул в карман штанов, и, сутулясь, подпрыгивающей походкой пошел на подачу.
— Это Сулейманов? — Мамедов кивнул в сторону Романа.
— Он самый. Тяжеловато мне порой с ним приходится, — вздохнул Фадеев, — талантливый, но невыдержанный, да к тому же лентяй приличный.
— Он скоро освободится?
— Роман, — крикнул вместо ответа Фадеев, — гейм доигрывайте и — сюда.
Сулейманов, застыв посреди корта с мячом в руке, вопросительно посмотрел на тренера.
— Что непонятного, я сказал, доигрывай.
Роман пожал плечами и снова вступил в игру. Худой и мускулистый, он легко передвигался по корту, ловко приседая перед низким мячом и, мощно отталкиваясь, прыгал за высоким. Наконец, обведя по линии вышедшего к сетке соперника, он выиграл гейм.
— Вызывали? — Сулейманов развинченной походкой подошел к лавке, где его поджидали Мамедов с Фадеевым.
— Брось паясничать, Роман, человек с тобой поговорить хочет, — Владимир Петрович кивнул в сторону Мамедова, — познакомься, это Алискер Мамедов.
Роман протянул руку.
— Сулейманов.
— Ну, я вас оставлю, вы поговорите спокойно, — сказал Фадеев и, собрав свою амуницию, направился к кортам.
— Я вас слушаю, — Сулейманов стоял переминаясь с ноги на ногу.
— Да ты садись, Роман, я надолго тебя от тренировки не оторву, но, как говориться, в ногах правды нет. Ты уже, наверное, знаешь, что произошло?
— Ну, знаю, — пренебрежительно отозвался Сулейманов, — я то тут при чем?
— Да ты не ершись, я не из милиции.
— Хоть бы и из милиции, мне нечего бояться, — криво усмехнулся Роман.
— Нет, если тебя больше устраивает перспектива общаться в прокуратуре, пожалуйста, тогда я уйду, — взял парня на пушку Мамедов.
— Ладно, — пошел тот на попятный, — что вас интересует?
— Меня интересует, где ты провел вчерашние вечер и ночь? Начиная, скажем, с двадцати ноль-ноль.
— Дома провел, — коротко ответил Сулейманов, покручивая ракетку в руках.
Его лоб, не смотря на молодость, покрывали борозды довольно глубоких морщин, являвшихся, скорее всего, результатом чрезмерно развитой мимики.
— С кем ты живешь? Я имею в виду, что это, конечно, могут подтвердить твои родные.
— Мать вчера была на дежурстве, больше дома никого не было.
— Хорошо. Что ты делал дома после того как пришел?
— Поел, послушал музыку, сел телевизор смотреть.
— Что показывали? — заинтересовался Мамедов.
— Да я не помню точно, боевик, кажется, потом клипы были. Спать лег примерно полдвенадцатого.
— Никуда не выходил? — Мамедов, повернувшись к Сулейманову, в упор посмотрел на него.
— Никуда, — Роман и бровью не повел.
— И никто к тебе не приходил?
— Я же сказал, что был один. Вы что, меня подозреваете?! — вызывающе спросил он.
— Во-первых, об этом рано говорить, а во-вторых, я тебе сказал, я не из прокуратуры и не из милиции, у нас — частная контора, а если ты что-то вспомнишь насчет вчерашней ночи, позвони мне, — Алискер достал визитку и протянул ее Сулейманову.
— Ладно. — без особого энтузиазма сказал тот.
— Будь добр, позови, пожалуйста, Никоненко Олю.
* * *
Трехрожковая люстра ярко освещала помещение дежурки, жалюзи на окнах были опущены, обогреватель работал на полную катушку. Болдырев сидел за столом у самовара с чашкой в руках.
— Ты че, парную здесь устроил? — вошедший Николай выключил обогреватель, — на улице плюс.
— Сыро очень, — Болдырев отхлебнул из чашки, — а я человек ревматический, сырость мне противопоказана.
— Ты не знаешь, как победить сырость? — с серьезным видом спросил вошедший следом за Николаем Ганке, держа в руках свой неизменный «дипломат», в котором он носил необходимый инструмент, — мы победили ее при помощи «Бэби-драй».
— Валентиныч, я понимаю, что у нас страна советов, но ведь не страна баранов, — парировал Сергей, ставя чашку на стол.
— Перекусить есть чего? — Николай подсел к столу и налил себе чаю.
— Что новенького, рассказывайте, — Болдырев достал из холодильника банку шпрот, полбатона колбасного сыра и пучок подвяленой петрушки. Выложив продукты на стол, он, образно говоря, «умыл руки».
— Может, ты нам еще и нальешь? — усмехнулся Ганке, открывая шпроты.
— Валандра вам нальет, догонит — добавит.
— Ты где такую петрушку выкопал, из-под снега что ли? — продолжал иронизировать Ганке, отложив нож и крутя в руках поникшую зелень.
Было забавно наблюдать, как этот представительный, солидный господин, в дорогом костюме и при галстуке приступает к столь незатейлевой трапезе.
Валентин Валентинович работал в фирме больше двух лет. Его род происходил не то из Баварии, не то из Вестфалии. Далеко не безоблачный жизненный опыт Ганке сослужил ему, тем не менее, не плохую службу.
Начав трудовой путь с токарного станка, он быстро продвинулся, но после сошел с широкой торной стези передовика производства, свернув на извилистую тропку личной авантюры. Что толкнуло его на это?
Может, воровская романтика, может, острая нехватка средств — к тому времени у него уже были жена и ребенок. А может, его сверхчувствительные пальцы взбунтовались против заедающей каждодневной рутины совкового производства.
Однажды его рискованное предприятие, приносившее ему неплохой доход и дававшее простор для воображения, накрылось медным тазом. Ганке выписали путевку на пять лет в места не столь отдаленные, четыре из которых он благополучно отбарабанил. Год ему скостили за примерное поведение.
Сидеть больше не хотелось, а применить свои знания и умения в законном бизнесе случай не подворачивался.
Судьба улыбнулась Валентину Валентиновичу, когда после отсидки он познакомился с Вершининой, причем, как это часто бывает в жизни, совершенно случайно.
Как-то он врезал замок Вере Гавриловне — матери Вершининой, которая, оставшись довольной работой Ганке, порекомендовала его дочери, когда у той возникла аналогичная проблема.
