Голос господина вполне соответствовал его колючей внешности: он был резким и надтреснутым.
— Моя фамилия Буторин, — безапелляционно заявил он, словно хотел тут же распределить роли в предстоящей беседе.
— Очень приятно, — правдоподобно соврала Вершинина, — Михаил Анатольевич предупредил меня о вашем визите. Так что, можете не мешкая приступить к делу.
— Я бы хотел говорить с глазу на глаз, — он покосился на слегка оторопевшего Мамедова, — вопрос требует большой деликатности.
Он многозначительно кашлянул и замолчал, как бы давая время Алискеру для того, чтобы тот поднялся и вышел. Алискер вопросительно посмотрел на Вершинину, которая, сделав рукой едва заметный жест, означающий «останься», невозмутимо перевела взгляд на Буторина.
— Игорь Семенович, кажется, так вас по имени-отчеству, — медленно проговорила она, — хочу вас сразу же предупредить, останется ли Мамедов здесь или уйдет, он в любом случае будет знать о нашем с вами разговоре, и мне бы было удобнее, чтобы он остался. Со своей стороны могу заверить вас, что все, произнесенное в этой комнате, не выйдет за ее пределы. Если вас устраивает такая постановка вопроса — перейдем к делу, если же нет… — она развела руками.
— Хорошо, — нетерпеливо отчеканил Буторин, словно хотел этой поспешностью вычеркнуть из памяти собеседника факт своего компромиссного решения, — как вам будет угодно. Так вот, я выяснил, что у меня на даче все-таки произошла кража. Украдена видеокассета, имеющая большую ценность. Я разговаривал с вашим начальником, он сказал, что вы занимаетесь подобного рода расследованиями и могли бы помочь мне вернуть эту кассету.
— Значит, у вас украли только эту кассету?
— Именно так. — Буторин, наконец, оторвал глаза от безымянной точки, которую рассматривал на противоположной стене, и смерил Валандру своим ледяным немигающим взглядом. — Я со своей стороны могу вас заверить, что ваши услуги будут щедро вознаграждены.
Последнюю реплику он произнес как-то устало, точно подавленный тем обстоятельством, что был вынужден в столь важном вопросе довериться людям, за которыми с трудом признавал даже простое человеческое достоинство.
— Не сочтите это за простое женское любопытство, — Вершинина повела свою роль, — но я должна знать, что на этой кассете.
Буторин поморщился словно от боли, о которой его вынуждают рассказывать посторонним.
— Я не могу вам этого сказать, — твердо произнес он, глядя в упор на Вершинину.
— Я понимаю, что существуют вещи, в которые иногда нецелесообразно, да и просто опасно посвящать кого бы то ни было, — дипломатично продолжила Валандра. — Но если я берусь за ваше дело, это означает, что мы с вами в одной упряжке. Жил-был во Франции в тревожные времена Фронды некий моралист, граф де Ларошфуко, сказавший как-то раз, что ничто так не оживляет беседы, как взаимное доверие.
Она адресовала Буторину многозначительный взгляд, но он продолжал свои, как представлялось Вершининой, бессмысленные наблюдения за соседней стеной.
— Я не могу вам сказать, что на этой проклятой кассете, — упрямо повторил он, делая акцент на слове «не могу», — да и, в конце концов, какое это имеет значение для вас?
Буторин высокомерно посмотрел сначала на Валандру, потом на Алискера.
— Эта информация могла бы сделать поиски более эффективными… — попыталась пронять этот «стальной стержень» Вершинина.
— Давайте сразу определимся, — продолжая сидеть нога на ногу, Буторин с непонятным вниманием воззрился на носок своего ботинка, — вы больше не будете интересоваться кассетной записью, и мы немедленно перейдем к делу. Я обещаю рассказать вам все, что может хоть как-то помочь вашему расследованию. Вы можете спрашивать меня о чем угодно, только не о том, что на пленке. Даже в случае неудачи я гарантирую достойную оплату вашего труда.
Буторин поднял глаза и прошелся испытующим взглядом по непроницаемому лицу Валандры. Вершинина поняла, что настаивать бесполезно: перед ней был не то что упрямый осел, — неприступная крепость.
— Очень жаль, что вы отказываетесь сказать, что на пленке… — сказала она, обдумывая ситуацию и мысленно призывая мещеряковское самообладание с не меньшим пылом, чем Гамлет — тень своего отца. — Тогда я поделюсь с вами своими соображениями. Не оставляет никаких сомнений тот факт, что похитителю кассеты было известно ее местонахождение. Он проник на вашу дачу с целью выкрасть ее у вас. Таким образом, он в курсе содержания кассеты и по достоинству оценил его, если отважился на такой поступок, как кража из помещения, находящегося на сигнализации. Он располагал мизером времени, чтобы осуществить свой план.
— Вы полагаете, что это кто-то из моих знакомых? — не вытерпел Буторин.
— Вам нельзя отказать в проницательности, — решила слегка поддеть Валандра этого спесивого господина, — человек, укравший кассету либо относится к числу ваших врагов или соперников, либо к той категории людей, которых вы считаете своими друзьями или приятелями. Возможно, эти последние хотели вам просто отомстить — не исключено, что был прецедент, когда вы их обошли или чем-то расстроили. Кроме того, мотивом действия вора могло быть банальное желание что-нибудь заработать на этой кассете. Я склонна допустить, что в этом случае сумма была бы не маленькой — содержание кассеты стоит того, если вы так твердо отказались сообщить мне…
— Давайте не будем возвращаться к тому, о чем решили больше не говорить… — Буторин недовольно посмотрел на Вершинину, в его голосе зазвучали металлические нотки.
— Я не понимаю вас, ведь в ходе расследования все равно выяснится, что на кассете. Вы, по крайней мере, должны описать, как эта кассета выглядит — мы не можем искать невидимку.
— Обычная кассета. Единственное, что в ней необычного, так это какая-то глупая надпись на ней. Не знаю, как это читается, а выглядит вот так.
Он пододвинул к себе чистый лист бумаги, лежащий на столе, и написал на нем «gouzi-gouzis».
— Кассета с самого начала принадлежала вам?
— Что вы имеете в виду?! — с вызовом спросил Буторин, точно вопрос Вершининой оскорбил его.
— Я подумала, если человек говорит о чем-то как о глупом, то он меньше всего склонен иметь в виду самого себя. — Вершинина усмехнулась.
— Я вас не понимаю… — Буторин приподнял свой и без того выпирающий подбородок.
— Определенной категории людей самокритичность не свойственна…
— На что вы намекаете? — раздраженно спросил Буторин, кривя лицо в презрительной гримасе.
— На то, что «любовь к себе — это роман, длящийся всю жизнь», — смело процитировала вслух Вершинина своего любимого Ларошфуко, а про себя обратилась к более резкой выдержке из Монтеня: «Высокомерие складывается из чересчур высокого мнения о себе и чересчур низкого — о других».
— Вы упрекаете меня в излишнем самомнении?
— Избави Бог. Я просто позволила себе сделать некоторое философское обобщение, не без помощи моих друзей-моралистов, конечно. Так каким же образом кассета попала к вам? — Вершинина спокойно вернулась к главной теме разговора и, вставив сигарету в угол рта, взяла настольную зажигалку, изображающую дракона с разверстой пастью, из которой при нажатии на кнопку вырывалось пламя. Этот милый «дракоша», как ласково называла его Валандра, был одной из ее любимых вещиц.
