— Это моя кассета, — опять проявил досадную несговорчивость Буторин.
Трудный клиент! — подумал Алискер, искренне восхищаясь хладнокровной выдержкой своей начальницы.
— Игорь Семенович, — с укоризной в голосе сказала Валандра, в глубине души которой зрело желание послать Игоря Семеновича к чертям собачьим, — если вы и дальше будете скрывать важные факты, поле поисков заметно сузиться, а в этом случае я вообще не могу гарантировать положительного результата.
— Хорошо, эта кассета, как вы выразились, не была с самого начала моей, она недавно попала ко мне. — Буторин говорил сквозь зубы, как буд-то делал одолжение.
— При каких обстоятельствах она к вам попала? — не унималась Валандра.
— При мистических, — Игорь Семенович, наконец, показал, что и ему в определенные моменты не чуждо чувство юмора, — не будем это обсуждать.
Опять зубы показывает, — недовольно отметила про себя Валандра.
— На кассете компромат? — прямо спросила Валентина Андреевна.
— С чего вы взяли? — изобразил недоумение Буторин.
— А с чего бы вы стали так ей дорожить? — в тон ему ответила Валандра.
— Там важная информация… — неуверенно сказал Игорь Семенович.
— Игорь Семенович, на данном этапе мы — ваши союзники, прошу вас, не затрудняйте нам задачу. Меня интересуют обстоятельства дела, и — ни в коем случае чье-то грязное белье, уж поверьте. И если на какой-то стадии случается совпадение первого с последнем, то здесь нет моей вины.
Вообразите себе абсурдную ситуацию: больной приходит на прием ко врачу, и, когда последний начинает его расспрашивать о симптомах и прочем, уклоняется от ответов, кривит душой, затемняя таким образом клиническую картину заболевания. Что в таком случае остается делать врачу? Сказать больному, что тот либо симулянт, либо, простите, слабоумный…
Буторин от негодования едва не вскочил со стула. Но потом, сделав над собой усилие, занял исходное положение, только сменил ногу.
— Не много ли вы на себя берете? — возмущенно воскликнул он, Михаил Анатольевич говорил мне о вас как об умной, деликатной женщине…
— А мне о вас как о трезвом и деловитом…
— Ну, знаете… — Буторин резко встал и направился к двери.
— Куда бы вы не обратились, Игорь Семенович, вам обязательно зададут те же самые вопросы, хотите вы того или нет.
— Посмотрим…
Буторин гневно хлопнул дверью.
— Ну и фрукт! — выдохнул Аликер, точно в течение всего разговора задерживал дыхание.
— А что я могу сделать, он просто отказывается говорить, хотя утверждает, что пришел именно за этим.
— Ну и выдержка у вас, Валентина Андреевна! — восхищенно сказал Мамедов.
— Да какая там к черту выдержка, — махнула рукой Валандра, подожди, сейчас этот фрукт еще настучит на меня Анатоличу.
— А вы-то тут при чем? — Алискер вопросительно посмотрел на Вершинину.
— У сильного всегда бессильный виноват…
— Это вы-то слабая, — усмехнулся, качая головой, Мамедов, — все бы такими слабыми, как вы, были!
— Я, Алискер, имею в виду социальное положение и…
— Классовое сознание? — рассмеялся Мамедов. — Вы ведь сами в это не верите…
— Во что? — рассеянно спросила Валандра, которая думала о своем.
— В то, что чем выше стоит человек на социальной лестнице, чем больше привилегий имеет, тем он менее уязвим…
— Смотря для чего уязвим, — как-то отрешенно проговорила Вершинина.
— Для того, от чего не могут спасти даже гигантские денежные суммы: дурной характер, горе, болезни, смерть, наконец.
— Ты, Алискер, во многом, без сомнения, прав, только как быть с горем тех, например, африканских матерей, чьи дети умирают от голода, с болезнями тех, кому отсутствие определенной денежной, как ты выразился, суммы мешает излечить их и не отправится к праотцам и т. д., и т. п.
— Я не спорю с этим…
— Ты хочешь сказать, что рассуждаешь о социальной иерархии с позиции Диогена…
— Лаэртского?
— Синопского, именно он жил в бочке.
— Да, лет пять назад я читал роман об Александре Македонском и когда дошел до того места, где он просит показать ему знаменитого Диогена, жившего в бочке, я чуть живот от смеха не надорвал. Приводят, значит, Александра к Диогену, а тот в это время у бочки растянулся и лежит себе — в ус не дует. Македонский, подходит к нему и спрашивает, что я, мол, для тебя могу сделать? А тот невозмутимо так отвечает: будь добр, отойди в сторонку, не загораживай солнце.
— И воскликнул великий полководец и царь: «Если бы я не был Александром, то, клянусь Зевсом, хотел бы быть Диогеном!» — закончила Валандра.
— Вот именно, — удовлетворенно сказал Мамедов.
— Только мы, Алискер, не киники, а Буторин — не Александр, хотя он и считает себя, не менее великим, чем предводитель македонцев.
Тут в кабинет без стука вошел Болдырев, явно чем-то взволнованный, и остановился в центре.
— Что случилось? — обернулась к нему Валандра.
— Там ваш посетитель… — он показал большим пальцем за спину и замолчал, подбирая слова.
— Он что, вернулся?
— Да он и не уходил, — торопливо продолжил Болдырев, — мы там чай пили, слышим, скребется кто-то в дверь. Ну, я подошел, а он к косяку прислонился и рукой за сердце держится.
— Что ж ты стоишь?! Вызови ему скорую!
— Не надо, — уже более спокойно объяснял Болдырев, — мы его на диванчик положили, дали сладкого чаю, у него с собой валидол оказался, так что минут через десять будет как новенький, — он улыбнулся.
— Ладно, хорошо, что предупредил. Когда он соберется уходить, сообщи мне.
— Понял, Валентина Андреевна, — сказал Болдырев и повернулся к двери, — ну, я пошел?
— Иди, Сергей.
— Перенервничал наш потенциальный клиент, — задумчиво произнес Мамедов, — наверное, информация, записанная на кассете, действительно очень важна для него.
— Он у нас в Думу не баллотируется? — спросила у него Вершинина.
— Кажется, нет, — ответил Алискер, — если хотите, могу уточнить? Думаете, на кассете компромат на его соперников?
— Пока не нужно ничего уточнять, — Вершинина Валентина Андреевна катала сигарету между подушечками большого и указательного пальцев, — а насчет «компры» ты, скорее всего, прав. Если же он не собирается в народные избранники, это могут быть материалы, изобличающие его начальство или того, на чью должность он претендует.
— Почему это не может быть компроматом на его жену, например? — спросил было Алискер, но потом, вспомнив о чем-то, сам ответил на свой вопрос: — Ну да, он же сказал, что на кассете что-то написано. Если бы он, допустим, заказал заснять свою жену с любовником, он или сам что-то написал бы на кассете, или там написали бы то, что понятно ему, так?
