— Здравствуйте, — Алискер кашлянул и протянул руку, — вы Чернышов?
Парень без всякой охоты пожал Алискеру руку и кивнул.
— Привет! — довольно фамильярно отозвался он, не сводя с Мамедова своих зеленых глаз.
— Войти можно?
Чернышов насмешливо пожал плечами и молча посторонился.
— Я не один, — бросил он на ходу.
— Ой, простите! — сыграл под простачка Мамедов. — Я не отниму у вас много времени.
— Ладно, — махнул рукой Чернышов, — мне деньги нужны.
Он распахнул дверь, и Алискер очутился в просторной комнате, в центре которой стояла огромная двуспальная кровать, по углам — аудиоаппаратура. Чуть поодаль гордо возвышался мольберт, около него — некое подобие этажерки, сплошь уставленной горшками с кистями, разных размеров мастехинами, мелкими акварелями и фотографиями в рамках из светлого дерева. Кругом валялись тюбики из-под красок, грязные, засохшие кисти, одеревеневшие тряпки, аудиокассеты. Стены были увешаны холстами. Но этого пространства для полотен было не достаточно: прислоненные одно к другому, они стояли на полу около этажерки и углового окна, лишенного занавески.
Среди этого живописного бедлама особенно трогательно выглядела молоденькая девушка, почти подросток. С растерянным видом она сидела на единственном кресле, задрапированном потертым пестрым пледом. Ангельская мордашка, короткие золотистые кудряшки, персиковая кожа и торчащие в вороте мужской рубашки ключицы придавали ей ни с чем не сравнимую хрупкость и угловатое изящество.
— Ксюха! — скомандовал Чернышов.
Девушка торопливо пересела на кровать.
— Садитесь, — сухо сказал Чернышов.
— Спасибо, — Мамедов приземлился в кресло и величаво закинул ногу на ногу.
— Что вас интересует? — более оживленно произнес парень.
— Сколько вы хотите вон за тот портрет? — Мамедов показал на висевший на стене холст без рамы, на котором была запечатлена длинноволосая шатенка на синем фоне. Портрет был выполнен в авангардной манере: в формах сквозила угловатость, голова девушки была повернута вправо, видимый глаз — обозначен грубым черным мазком.
— Сто баксов, — выпалил Чернышов.
— Я подумаю…
— Может, хотите посмотреть что-нибудь еще?
— Может быть. Но сначала я бы хотел кое-что узнать у вас.
— Что именно? — насторожился юнец.
— У вас есть ружье?
— Ружье? — недоуменно за вращал глазами Чернышов.
— Угу, — кивнул головой Мамедов. — Винтовка с оптическим прицелом.
— Что-то вы мне не нравитесь, — произнес Чернышов и посмотрел на подружку, словно искал у нее поддержки.
— Я не девушка, чтобы нравиться или не нравиться, — Алискер поднялся с кресла и начал прохаживаться по комнате, краем глаза наблюдая за художником. — Мне нужно с вами поговорить о Юлии Козловой.
Введенный в легкое замешательство вопросом о ружье, Чернышов через некоторое время снова обрел тот гонор, с каким он встретил Мамедова.
— Собственно, кто вы такой, чтобы задавать мне вопросы?
Вместо ответа Мамедов посмотрел на притихшую девушку-подростка.
— Дорогуша, сколько тебе лет?
— Девятнадцать, — робко улыбнулась она.
— Нехорошо старших обманывать, — погрозил ей пальцем Мамедов, — ты себе прибавила года четыре, правильно? — он не сводил с нее своих черных глаз.
— Вам-то какое дело?! — вмешался возмущенный художник.
— Мне не будет до этого никакого дела, если ты уделишь мне несколько минут твоего драгоценного времени и честно ответишь на мои вопросы, идет? Я не из милиции, просто частный детектив, а интересуют меня твои отношения с Козловой, потому что ее убили сегодня днем, понятно?
— Юльку убили? — Чернышов обхватил рукой шею.
— Так есть у тебя ружье или нет? — не давая ему опомниться, напирал Алискер.
— Не-е-т, — озадаченно протянул художник, потирая шею ладонью.
— А у друзей?
— Тоже нет.
— У тебя есть алиби на время убийства? — Алискер испытующе глядел на побледневшего Чернышова.
— Так я же не знаю, когда ее…
— Где ты был сегодня в четырнадцать тридцать?
— Полтретьего? — он почесал затылок и повернулся к подружке, — Ксюха, ты не помнишь? Кажется, в «Магнолии» кофе пили, да?
Ксюха пожала плечами, выпятив розовые губки.
— Не знаю, наверное.
— Вы там были одни?
— С Гасаном. Да нас и тетя Тая знает, буфетчица, можете у нее спросить.
— Конечно, спрошу, — Алискер помолчал немного, переводя взгляд с Ксюхи на Александра, — почему вы расстались с Козловой?
— Ну, у нее ведь муж… — промямлил смущенный Чернышов.
— Это не объяснение, Саша. Муж у нее был давно, и это не мешало вашим отношениям. Что же послужило причиной разлада? Только не ври! — пришпилил его взором Алискер.
— Она перестала давать мне деньги, — с разоблачающим цинизмом ответил Чернышов.
— Вы еще какое-то время преследовали ее?
— Пытался, — он все-таки опустил глаза к грязному полу. — Кому охота терять источник дохода?
— Почему Юля отказалась снабжать вас деньгами?
— Ну, узнала, что я не только с ней… Сцену закатила, я и вылепил ей всю правду, что нужны мне только ее бабки. Потом пытался все восстановить, и так и эдак подкатывал, все бестолку. Пришлось поставить на ней крест.
— Ладно, с тобой все ясно, если не соврал, — Мамедов пристально посмотрел на него. — Может быть, больше мы с тобой не встретимся. Хотя, не исключено, что портрет я у тебя все-таки куплю. А ты, девушка, — он обернулся и взглянул на Ксюху, — подумай, с кем имеешь дело.
* * *
Ольга Минькова заведовала терапевтическим отделением частной зубоврачебной клиники «Эко-Дента», где самая дешевая пломба, как выяснил ознакомившийся в регистратуре с прейскурантом Толкушкин, стоила десять условных единиц.
Произведя несложные арифметические подсчеты, Валера понял, что вместе с лечением один зуб обойдется клиенту минимум в триста-четыреста рублей.
Договорившись о встрече по телефону, он прибыл немного раньше назначенного времени. И вот, устроившись в удобном кресле, он хладнокровно перелистывал журнал, изредка поглядывая на немногочисленных клиентов элитного салона, которые пришли сюда, влекомые мечтой о голливудской улыбке.
Что касается Толкушкина, то в отношении зубоврачебной практики он был неисправимым скептиком. Его скептицизм выражался в безотчетной тревоге, а порой и страхе перед мощными сверлами волгоградских бормашин. Запуганный ими с детства, он никак не мог поверить, что существует техника, позволяющая чистить дупла совершенно без боли.
