— Я за тобой заеду. Посидим где-нибудь недолго, а я тебя потом отвезу. Идет?
— Вить, ну давай перенесем это мероприятие, скажем, на завтра, а?
— Знаю я тебя, Валюша. Завтра ты снова скажешь: «Давай перенесем на завтра» и так далее. Поэтому я и решил взять быка за рога.
— Получается, что бык — это я? — иронично предположила я.
— Ну что ты, в самом деле! Это же я фигурально выразился. Бык скорее всего — я.
Виктор и вправду был мощным и мускулистым, совершенно не похожим на брокера. Обычно этот биржевой народ отличается худосочностью, лоском и натянутым выражением лица. Виктор же был бонвиваном в прямом смысле этого слова. Казалось, он не ведает ни усталости, ни огорчений.
Его смеющиеся глаза и манера надо всем подшучивать и зубоскалить всегда поднимали настроение, если, конечно, оно не было настолько подавленным, что эти самые глаза и отпускаемые направо-налево шуточки-прибауточки, наоборот, не раздражали и не выводили из себя.
Кроме всего прочего Виктор Ромашов разделял пристрастие Валандры к обильной, сочной, хорошо приготовленной пище, в общем, был не только бонвиваном, но и гурманом.
Он способен был по достоинству оценить как изысканные блюда, так и к обыкновенной отварной картошке добавить какой-нибудь изящный штрих, например, веточку базилика. Его эстетическое чутье напрямую было связано со вкусовыми ощущениями, а это, по его и Валандры мнению, и превращает простого потребителя в настоящего гурмана.
Гурманом был он и в сексуальной жизни.
— Ну так что, я подъеду?
— Ладно, уговорил, — вздохнула Валандра. — Смелость города берет, — поддела она любовника.
— Тогда до встречи, не скучай!
Валентина выложила мясо и гарнир на тарелку и окликнула сына.
— Максим, сколько тебе раз говорить? — на этот раз ее голос прозвучал нетерпеливо и требовательно.
— Иду, — донеслось из его комнаты.
Через пару минут он уже уплетал за обе щеки.
— Мам, а ты? — спросил Максим, видя, что Валандра, как она говорила, «балуется» чайком.
— У меня впереди торжественный ужин при свечах, — лукаво улыбнулась она и потрепала сына по щеке.
— Дядя Витя приедет? — он глядел на нее своими неестественно синими глазами.
— Догадливый ты мой!
Валандра не скрывала от сына свои отношения с Виктором, считая всякие прятки ребячеством и лицемерием.
— А когда вы с ним поженитесь?
— О, Господи, и ты — туда же! — с шутливой досадой воскликнула она. — Может быть, никогда. Какое это вообще имеет значение? Что касается опыта семейной жизни, то мне вполне достаточно твоего отца, — усмехнулась она.
— Так, значит, ты больше никогда не выйдешь замуж? — захлопал Максим своими длинными ресницами.
— А тебе что, плохо живется? У нас с тобой что, не семья?
— «Семья начинается с детей», — торжественно процитировал Максим.
— Вот именно. Ребенок у меня имеется, — широко улыбнулась Валандра, — а значит, есть и семья. Кстати, откуда ты выкопал это замечательное высказывание, мой дорогой вундеркинд?
— Из какой-то твоей книжки, — вздохнул Максим.
— А кому оно принадлежит?
— А черт его знает! — Максим комично пожал плечами и рассмеялся.
«Так получается, что мой беби унаследовал от меня склонность к афоризмам?» — подумала Валандра.
— Эта умная мысль принадлежит Герцену. — сказала она, подвигая сыну тарелку с салатом — А витамины кто за тебя есть будет?
— Я буду! — и Максим принялся в быстром темпе поглощать «витамины».
— Конечно, помидоры сейчас тепличные, но «на безрыбье и рак — рыба». Помнишь, в прошлом году какие мы у бабушки помидоры собирали?
— Угу, дядя Витя их еще бабуинами прозвал. Мне он нравится: веселый и покупает все, что ни пожелаешь!
— Ах, вот ты, значит, какой у меня меркантильный мальчишка!
* * *
— Так вы говорите, что Юля ничего от вас не скрывала? — Толкушкин умело, как заправский официант, наполнил опустевший фужер Александры белым вином.
С Сашей Бондаренко, миниатюрной привлекательной брюнеткой, Валера смог встретиться только после того, как она закончила свой трудовой день. Бондаренко работала в парикмахерском салоне при «академии красоты», где она несколько лет назад познакомилась с Козловой. Валера пригласил ее в кафе поужинать, не в последнюю очередь по той причине, что Бондаренко была весьма sexy, как он выражался. В этот раз его не постигло горькое разочарование, как в случае с зубным доктором.
Саша откинула тыльной стороной ладони длинную блестящую челку, спадавшую на глаза.
— Знаете, обычно мы разговариваем с клиентами во время работы… Попадаются очень интересные люди.
После того, как Толкушкин сообщил ей о смерти Козловой, она долго не могла успокоиться и все восклицала, по сути ни к кому не обращаясь: «Как же это?… Ну, как же это?»
— Вам она показалась интересной? — Толкушкин посмотрел в ее карие глаза.
— Как вам сказать? — прихлебнув из фужера, Саша задумалась. — Она не была, что называется, семи пядей во лбу, просто жила, наслаждалась жизнью, умела повеселиться, сейчас это редко встречается. Я тоже университетов не кончала, но не горжусь этим, как некоторые.
— Тогда не проще бы нам было перейти на «ты»? — воспользовался моментом Толкушкин, не без удовольствия поглядывая на Бондаренко.
— Пожалуй, — легко согласилась она и первый раз за вечер улыбнулась.
Но дело прежде всего. Валера этого не забывал и задал ей очередной вопрос:
— Ты знакома с Дмитрием Степановичем?
— И даже очень неплохо.
— Он сильно переживал, когда Юля изменяла ему?
— Думаю, не очень.
— Среди Юлиных знакомых не было охотников?
Саша пожала плечами.
— Об охоте мы никогда не говорили.
— А ты была знакома с ее любовниками?
— Не очень хорошо. Но если ты думаешь, что они были способны на убийство, то ошибаешься.
— Я пока ничего не думаю, — веско произнес Толкушкин, — просто навожу справки. Такая уж доля у частного сыщика!
Александра, как показалось Толкушкину, с уважением посмотрела на него.
— Значит, ты считаешь их не способными на убийство? — продолжил Толкушкин, возвращаясь к Юлиным любовникам. — Хотелось бы знать, какие у тебя есть для этого основания?
— Мне кажется, что я неплохо разбираюсь в людях. Сам понимаешь, работа такая — все время приходиться общаться.
Валера был менее оптимистично и доверчиво настроен по отношению к опыту общения парикмахера, но фраза прозвучала с таким апломбом и в то же время так спокойно и величаво, что он едва не раскаялся в своем скептицизме.
