Он еще долго говорил в подобной манере, но Вершинина и не думала перебивать его. Слушая, она удивлялась тому, как подчас бывает обманчиво первое впечатление — образ Головинова — эдакого самоотреченного гения, создавшийся в воображении Валандры после рассказа Толкушкина и разговора с ним самим никак не вязался с его внешностью и ухватками любителя удовольствий, эпикурейца, которым он показался ей при встрече.
Наконец, Головинов осекся на полуслове.
— Что-то я совсем зарапортовался, — засмеялся он, в один миг превратившись в прежнего мужчину с манерами прожигателя жизни и гедониста, — вы уж меня простите, Валентина Андреевна, это мой конек, если я его оседлаю, то потом трудно бывает спуститься на землю. Тем более, что мне так редко попадаются столь умные и очаровательные слушательницы, как вы.
— Не нужно извиняться, мне было очень интересно. А Володя Зубов разделял ваши устремления? — спросила она.
— Разумеется! — с жаром воскликнул Головинов. — Иначе с какой бы стати он пропадал столько времени в лаборатории вместе со мной?
— Странно! — Вершинина повела бровями. — А мне не показалось, что он весь поглощен вашими изысканиями. Я разговаривала с ним сегодня, и довольно долго, и, представьте себе, в продолжении всего разговора он ни разу не упомянул о вашей работе.
— Правда? — лицо Головинова вытянулось. Он отставил свою чашку и, нахмурясь, посмотрел в сторону. Его явно покоробили и разочаровали слова Валандры.
Но тут же он снова улыбнулся и посмотрел ей в глаза.
— Что ж, его можно понять. У него сейчас совсем иные проблемы. То, что с ним произошло, повергло меня в самый настоящий шок, простите за избитость, но другого определения своим эмоциям я просто не могу найти.
Он, словно спохватившись, вспомнил о цели их разговора и озабочено спросил у Вершининой:
— Валентина Андреевна, как вы считаете, кто мог это сделать?
— Я так понимаю, что самого Владимира вы сразу исключаете из числа подозреваемых?
— Ну разумеется! Я прекрасно знаю Володю, он не способен на такое. Не буду распространяться по поводу его высоких моральных устоев, на мой взгляд, самым главным аргументом можно назвать его благоразумие, это свойство характера на моей памяти никогда не изменяло Володе.
Валандра кивнула.
— Я уже неоднократно слышала об этом. Но благоразумие иногда изменяет человеку. Мало ли какие могли сложиться обстоятельства…
Головинов прервал ее на полуслове:
— Простите, Валентина Андреевна, но я не предполагал, что вы сможете допустить и мысли о причастности Володи к смерти этой девушки!
— Почему вы так уверены?
— Да, я уверен, и ничто не заставит меня поменять свою точку зрения. Я подробно расспросил Анатолия, вашего подчиненного, об обстоятельствах дела. Мне кажется, что с первого взгляда можно понять, что здесь кроется нечто, неизвестное следствию. Вот я, непосвященный, посторонний, незаинтересованный человек. И что я вижу? Володя, решив по каким-то одному ему известным причинам, избавиться от своей… м-м-м, — он пожевал губами, — пассии, прошу прощения за пошлое словцо, приводит ее к себе на квартиру, опаивает отравленным вином, оставляет труп, а сам уходит в неизвестном направлении, не заперев дверь, и появляется только тогда, когда кто-то вызывает милицию. Дикость! Идиотизм!
— Я вижу, вы подробно проинформированы, — с неудовольствием заметила Валандра, ругая про себя Толкушкина на чем свет стоит. Она посылала его опросить Головинова, а вышло так, что его самого допросили.
— Только, пожалуйста, не сердитесь на вашего подчиненного, — попросил Головинов, снова угадав ее мысли, — это я виноват. Я очень просил его рассказать подробности, и даже пригрозил, что в противном случае не стану отвечать ни на какие вопросы. Так что, это целиком моя вина! А ваш сотрудник прекрасно справился со своим заданием.
— Ну, об этом уж позвольте судить мне самой, — отрезала Валандра, решив, что завтра непременно устроит взбучку Толкушкину, чтобы впредь он не слишком откровенничал. Хотя, после получаса общения с Головиновым, она прекрасно представляла себе, как трудно устоять против магнетического обаяния этого человека.
— Если вы так хорошо обо всем проинформированы, может быть, вы поможете мне прояснить ситуацию с вином, найденным в квартире Зубова?
— Да-да, я с удовольствием окажу любое содействие, какое только будет в моих силах, — с готовностью ответил он.
— Вы не знаете, что это может быть за напиток и как он мог оказаться у Володи?
Несколько секунд Головинов молчал, обдумывая слова Вершининой.
— Вы полагаете, — наконец произнес он, — что это может быть связано с нашей работой?
— Это очевидная мысль, которая напрашивается с первого момента ознакомления с делом.
— Вам, как частному детективу, виднее. Но мне она не кажется столь уж очевидной. К сожалению, я не могу сказать ничего определенного. Во-первых, потому, что я не знаю, какое именно вещество обнаружено в вине. А вторая причина заключатся в том, что я не знаю, как мог Володя вынести что-либо из лаборатории. Если вы захотите ознакомиться поближе со спецификой нашей работы, вы сразу поймете, как строго у нас учитывается каждый миллиграмм любого вещества, будь то обычный медицинский спирт или дорогостоящее лекарственное сырье.
— Но Володя, наверное, хорошо разбирался в подобных веществах, он мог приобрести их в другом месте.
Головинов вздохнул и неохотно согласился:
— Да, я не отрицаю, что при желании у нас можно достать все, что угодно. Но тогда снова напрашивается вопрос: для чего Володе нужно было затевать все это? Это же дичь какая-то!
— Кстати, — произнес он, не дождавшись от Вершининой ответа, — еще не известно, что было в напитке?
— Нет, но эксперты работают над этим. Возможно, завтра все выяснится.
— Это мое чисто профессиональное любопытство, — объяснил он.
— Понимаю, — кивнула Валандра.
ГЛАВА 5
Наконец-то я дома. Прошедший день очень утомил меня. Правда, под самый конец мне посчастливилось повстречаться с весьма интересной и колоритной личностью. А это в наши дни — большая удача.
Дмитрий Сергеевич Головинов оказался по-настоящему необыкновенной персоной. В нем все необычно: и внешность, и голос, и конечно, мировоззрение. Может быть, пройдет лет двадцать-тридцать, и я буду рассказывать внукам, как мне довелось беседовать с самим Головиновым — тем самым великим ученым, который спас человечество от глупости.
Вернувшись домой, я первым делом удостоверилась в том, что Максим сделал уроки и пообедал. Он, как обычно, сидел перед компьютером.
Будь у меня другое расположение духа, я обязательно начала бы выговаривать ему за это. Но сегодня мне этого совсем не хотелось. Я прошла на кухню и принялась готовить ужин. Меня не покидали мысли о Головинове.
