— Вы намекаете, что я злоупотребляю трудом наших младших научных сотрудников?
— Я не могу на это намекать, поскольку с трудом представляю себе, из чего складывается ваш рабочий день.
— А вы хотите это узнать, Валентина Андреевна? Я с большим удовольствием ознакомлю вас, только дайте мне такую возможность.
— В другой раз. А сегодня я слишком занята.
— Вы меня очень разочаровали, — протянул Головинов, — я так надеялся увидеть вас сегодня.
— Придется отложить нашу встречу. Да и потом, следствие практически не продвинулось ни на шаг, а значит, я не смогу сообщить вам ничего интересного.
— Это тоже огорчительно, но первое расстроило меня гораздо сильнее. Я хочу насладиться общением с вами, а вы так жестоко лишаете меня этой возможности. В виде компенсации и в качестве утешения я прошу вас немедленно назначить день и час нашего следующего свидания.
Вершинина от души рассмеялась.
— К сожалению, и тут не смогу вам помочь, так как я не властна над своим временем. Позванивайте мне периодически, может быть, мне удастся выкроить время.
* * *
Я положила трубку и посмотрела на свое отражение в зеркале, словно на незнакомую женщину. В голове вертелся вопрос: «Что я только что натворила? Я же собиралась встретиться с Головиновым. Так почему я так повела себя?» Начав вспоминать все подробности нашего разговора с самой первой фразы, я поняла, что заставило меня так кардинально изменить намерения. Я терпеть не могу, когда мужчины пытаются форсировать события. А Головинов именно это и сделал. Он заказал столик, не известив меня заранее. Этого я не люблю. Такая уверенность в себе показалась мне чрезмерной. Вот и захотелось маленько поубавить спеси. Головинов все также интриговал и привлекал меня, но небольшой карантинчик объявить ему было нужно. Чтобы в следующий раз он больше не предпринимал действий, демонстрирующих его излишнюю самонадеянность.
«Тогда какого лешего я так вырядилась?» — спросила я себя, оглядывая свой черный костюм, в котором в пору было появиться на премьере в Большом. Но потом подумала, что легкая встряска никогда не помешает. Полезно напоминать и себе, и коллегам, и подчиненным, что я не просто начальник службы безопасности, которую за спиной кличут Валандрой, но еще и женщина, не обделенная природой.
«Ну что ж, — сказала я себе, раз не получилось сходить на свидание, вернусь-ка я к своим баранам».
Я достала из выдвижного ящика фотографию убитой девушки. Теперь, зная некоторые факты о ее прошлом, я могла составить себе более или менее ясное представление о ней, как о личности. У меня не было сомнений, что Света была склонна к некоторому авантюризму. Да и моральные устои погибшей оставляли желать лучшего. Я вглядывалась в ее красивое, с идеально правильно вырисованными чертами, лицо и пыталась проникнуть за эту привлекательную маску. Похоже, Сергеева представляла собой типичный образчик красавицы с душой чудовища — не такое уж редкое явление, насколько я могла судить из своего, как верно заметил Мамедов, богатого жизненного опыта. Взгляд больших темных глаз, опущенных длинными, загнутыми к верху ресницами, был, пожалуй чересчур смелым, даже дерзким. Да и то, как она складывала свои пухлые чувственные губы, говорило о ее несколько презрительном отношении ко всему и вся. Бесспорно, Свете было свойственно высокомерие. Но при этом человек, мало-мальски знакомый с физиогномикой, к коим я себя имею основания причислять, сразу определил бы в ней признаки плебейского происхождения. Если начать изучать черты ее лица придирчиво, то можно заметить, что они были, пожалуй, слишком крупноватыми, даже несколько грубоватыми. Фотограф-профессионал сумел сгладить такое впечатление, но, тем не менее, оно у меня создавалось.
Вообще-то весьма сложно по одной только фотографии составить представление о внешности человека, тем более, если изображение сделано в студии. Не хватало тех мимолетных изменений, которые каждую секунду можно наблюдать на живом лице, когда человек разговаривает, смеется, огорчается, сердится и т. д. К тому же я не могла знать, какой у нее был тембр голоса, как она держала голову, как двигалась.
Но в одном у меня сомнений не оставалось: Света Сергеева была из тех женщин, которые могут вскружить голову чуть ли не любому мужчине. Однако, по словам Володи Зубова, ей не хватало интеллекта и, видимо, той одухотворенности, которая придает прелесть женщине, даже не наделенной особенной красотой.
Возможно, Володя увлекся ею когда-то, но вскоре понял, что эта девушка не отвечает всем его требованиям, которые, как я уже успела понять, были довольно высокими. Я вспомнила пренебрежительное отношение к Сергеевой, сквозившее в каждом его слове.
Мне снова пришло на ум одно из высказываний незабвенного француза: «Нет таких людей, которые, перестав любить, не начали бы стыдиться прошедшей любви». И Владимир Зубов был явным тому доказательством.
Мои размышления прервал телефонный звонок.
— Валентина Андреевна, — услышала я голос Толкушкина. — Я только что вышел от Захарова, еду к вам, буду через пятнадцать минут.
— Удалось найти что-нибудь? — спросила я.
— Да, этот Ахметов, оказывается, имеет длинным послужной список.
— Хорошо, жду тебя.
Я уже собралась было повесить трубку, но Валера хотел сказать что-то еще.
— Валентина Андреевна, полковник очень интересуется, для чего нам понадобились эти сведения. Следователь, который вел последнее дело Ахметова, прямо с зубовным скрипом согласился показать мне документы.
— Передай, что я скоро позвоню Захарову и тогда все ему расскажу.
— Хорошо, — Толкушкин отключился.
«Дело, кажется, начинает сдвигаться с мертвой точки», — подумала я, прикуривая от своего огнедышащего дракончика.
Мне всегда импонировала исполнительность Валеры, он никогда не забывал позвонить мне.
* * *
— Выкладывай! — сказала я, едва Валера Толкушкин переступил порог моего кабинета.
— Ахметов Валерий Русланович, 1972 года рождения, мать русская, отец — чеченец. Уроженец Тарасовской области. Мать умерла в 1994, а отец, по последним данным, проживает в Краснодарском крае, вот его адрес.
Толкушкин протянул мне листок.
— Я надеялась, что ты снимешь для меня ксерокопии, — произнесла я, видя, что у Валеры с собой только несколько клочков бумаги, исписанных шариковой ручкой.
— Да что вы, Валентина Андреевна, этот следователь, Андрей Юрьев, вы такого не знаете, случайно?
— Нет, в первый раз слышу, наверное, молодой?
— Да, видимо, недавно окончил институт — отсюда и рвение такое. Так вот этот следователь вообще не хотел ничего давать, хорошо, что Захаров настоял, а то пришлось бы мне ни с чем возвращаться.
«Еще один Силантьев», — подумала я, вспомнив излишне, на мой взгляд, ретивого следователя, с которым мне частенько приходилось пересекаться.
