Маяковский привез мне несколько красных роз и сказал:
– Можете нюхать их без боязни, Норочка, я нарочно долго выбирал и купил у самого здорового продавца.
Владимир Владимирович все время куда-то бегал, то покупал мне шоколад, то говорил:
– Норочка, я сейчас вернусь, мне надо посмотреть, надежная ли морда у вашего паровоза, чтобы быть спокойным, что он вас благополучно довезет.
Когда он пошел покупать мне журнал в дорогу, отец Яншина недружелюбно сказал (я привожу его слова, так как они характерны вообще для точки зрения обывателей на Маяковского):
– Вот был бы порядочным писателем, писал бы по-человечески, а не по одному слову в строчке, – не надо было бы тогда и журналы покупать. Мог бы свою книжку дать в дорогу почитать.
С Владимиром Владимировичем из Казани я не переписывалась, но было заранее решено, что я приеду в Хосту и дам ему телеграмму на Ривьеру.
Я без него очень тосковала все время и уговорила своих друзей по дороге остановиться в Сочи на несколько часов. Зашла на Ривьеру. Портье сказал, что Маяковский в гостинице не живет.
Грустная, я уехала в Хосту и там узнала, что Маяковский из Сочи приезжал сюда на выступления и даже подарил какой-то девушке букет роз, которые ему поднесли на диспуте. Я была очень расстроена, решила, что он меня совсем забыл, но на всякий случай послала в Сочи телеграмму: «Живу Хоста Нора».
Прошло несколько дней.
Я сидела на пляже с моими приятельницами по театру. Вдруг я увидела на фоне моря и яркого солнца огромную фигуру в шляпе, надвинутой на глаза, с неизменной палкой в одной руке и громадным крабом в другой, краба он нашел тут же, на пляже.
Увидев меня, Владимир Владимирович, не обращая внимания на наше бескостюмье, уверенно направился ко мне.
И я поняла по его виду, что он меня не забыл, что счастлив меня видеть.
Владимир Владимирович познакомился с моими приятельницами, мы все пошли в море, Владимир Владимирович плавал очень плохо, а я заплывала далеко, он страшно волновался и шагал по берегу в трусиках с палкой и в теплой фетровой шляпе.
Потом мы гуляли с ним, уже вдвоем, в Самшитовой роще, лазали по каким-то оврагам и ручьям.
Время было уже позднее. Владимир Владимирович опоздал на поезд, а ночевать у меня было негде, так как я жила с подругами Ниной Михайловской и Ириной Кокошкиной.
Он купил шоколад, как он говорил, чтобы «подлизаться к приятельницам из Большого театра» (были там еще артистки из Большого театра), чтобы его пустили переночевать.
С тем мы и расстались. Я пошла к себе в комнату. Мы уже ложились спать, как вдруг в окне показалась голова Маяковского, очень мрачного. Он заявил, что балерины, очевидно, обиделись на то, что он проводил не с ними время, и не пустили его.
Тогда я с приятельницей пошли его провожать, сидели в кабачке на шоссе, пили вино и довольно безнадежно ждали случайной машины.
Маяковский замрачнел, по обыкновению обрывая ярлычок с бутылки. И мне было очень досадно, что такой большой человек до такой степени нервничает, в сущности, из-за ерунды. Мы сказали Владимир<у> Владимировичу, что не бросим его, предложили гулять до первого поезда, но эта перспектива так его пугала, повергала в такое уныние и отчаяние, что возникло впечатление, что он вот-вот разревется.
По счастию, на дороге появилась машина, и Маяковский уговорил шофера довезти его до Сочи.
Он сразу повеселел, пошел меня провожать домой, и мы сидели часа два в саду, причем был риск, что шофер уедет, отчаянные гудки настойчиво звали Маяковского к машине, но Владимир Владимирович уже не боялся остаться без ночлега, был очень веселый, оживленный. Вообще у него перемены настроения были совершенно неожиданны.
Вскоре ему нужно было уезжать в Ялту на выступления. Он звал меня с собой, я не хотела ехать, так как боялась, что такая поездка дойдет до мужа, но я обещала ему приехать позднее.
Накануне отъезда Маяковский заехал за мной в Хосту на машине. Мы отправились в санаторию, где он выступал, и потом поехали в Сочи на машине. Ночь была совсем черная, и мелькали во множестве летающие светляки.
Владимир Владимирович жил на Ривьере в первом номере. Мы не пошли ужинать в ресторан, а ели холодную курицу и за отсутствием ножей и вилок – рвали ее руками. Потом гуляли у моря и в парке. В парке опять летали светляки. Владимир Владимирович говорил:
– У, собаки, разлетались!
Потом мы пошли домой. Номер был очень маленький и душный, я умоляла открыть дверь на балкон, но Владимир Владимирович не согласился: боялся воров, хотя всегда носил при себе заряженный револьвер. Он рассказывал, что однажды какой-то сумасшедший в него стрелял. Это произвело на Маяковского такое сильное впечатление, что с тех пор он всегда ходит с оружием
[148].
Утром я побежала купаться в море.
Возвращаясь, еще из коридора услышала в номере крики. Посредине комнаты стоял огромный резиновый таз, который почти плавал по воде, залившей всю комнату. А кричит гостиничная горничная, ругается на то, что «гражданин каждый день так наливает на полу, что вытирать нету сил».
Еще один штрих: у Владимира Владимировича были часы, и он хвастался, что стекло на них небьющееся. А в Сочи я увидела, что стекло разбито. Спросила, каким образом это произошло. Владимир Владимирович сказал, что поспорил с одной женщиной. Она тоже говорила, что у нее стекло на часах не бьется. Вот они и шваркали своими часами стекло о стекло. И вот у нее стекло уцелело, а Владимир Владимирович очень расстроен, что на его часах треснуло.
Мне вдруг неприятна стала эта история с часами: я стала думать, кто бы могла быть эта женщина, к тому же я нашла у него на столе телеграмму: «Привет до Москвы – Елена».
Я ничего не сказала Владимиру Владимировичу, но он почувствовал, что мне не по себе, все спрашивал, в чем дело.
Он проводил меня на поезд в Хосту, а сам через несколько часов уехал в Ялту на пароходе. Мы уговорились, что я приеду в Ялту пароход<ом> 5–6 августа. Я заболела и не смогла приехать. Он беспокоился, посылал молнию за молнией. Одна молния поразила даже телеграфистов своей величиной. Просил приехать, телеграфировал, что приедет сам, волновался из-за моей болезни. Я телеграфировала, что не приеду и чтобы он не приезжал, что встретимся в Москве, так как ходило уже много разговоров о наших отношениях, и я боялась, что это дойдет до Яншина.
К началу сезона в театре мы большой группой наших актеров возвращались в Москву, подъезжали грязные, пыльные, в жестком вагоне. Я думала, что меня встретит мама.
Вдруг мне говорят:
– Нора, кто тебя встречает!
Я пошла на площадку и очень удивилась, увидев Владимира Владимировича, в руке у него были две красные розы.
