Так мы расстались.
После этого я была еще раз у тов. Шибайло, и тоже мы окончательно ни до чего не договорились.
После этого никто и никогда со мной об этом не говорил, об исполнении воли покойного Владимира Владимировича.
Вопрос остался неразрешенным.
Прошло восемь лет.
Мною никто не интересовался, хотя я была свидетельницей последних дней, последних часов Маяковского.
И вот в этом году первое теплое, сердечное слово: директор Музея Маяковского тов. Езерская пишет мне:
«Вы были самым близким человеком Владимира Владимировича в последний год его жизни. Вы должны нам рассказать. Вы не имеете права отказаться».
Я ни от чего не отказываюсь.
Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь.
Декабрь 1938 г.
В. Полонская
Люди и положения в стихотворении Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…»
Выбор в качестве наиболее достоверного свидетеля внутренней жизни Маяковского и самого тонкого философски оснащенного автора едва ли не главного текста о самоубийстве Маяковского – «Охранная грамота» и, впоследствии, «Люди положения», Бориса Пастернака, заставляет задуматься о том, что позволило ему столь тонко и глубоко проанализировать «смерть поэта»? Ответ, как нам представляется, находится, в параллель с историей «Про это», в трудном и многолетнем, порой безнадежном, поэтическом диалоге с Маяковским. И здесь нам больше всего помогут две редакции знаменитой «Баллады» Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…».
Первая «Баллада» относится к раннему этапу знакомства двух поэтов, что нашло отражение в «Охранной грамоте», а вторая, и куда более трагическая, написана года за два – за три и до самоубийства Маяковского, и, соответственно, до «маяковских» главок «Охранной грамоты».
Конец 1920-х отличался для Маяковского огромной напряженностью литературной борьбы. И далеко не только политической. Куда острее оказались противоречия, например, с Б. Пастернаком. Но выразились они в столь сложном тексте, что даже А. Ахматова, говоря об интересующей нас «Балладе» «Бывает, курьером на борзом…», сказала: «Как ни старайся, а ничего понять нельзя. Тут еще какой-то сюжет мельтешит».
И сюжет этот действительно существует. А одним из путей проникновения внутрь литературной ситуации вновь оказывается поэзия И. Сельвинского.
Таким образом, мы переходим к анализу текста Б. Пастернака, включая его в контекст литературной борьбы конца 1920-х годов.
Стихотворение Б. Пастернака «Бывает, курьером на борзом…» привлекает исследователей кажущейся легкостью нахождения музыкального подтекста. Наиболее уверенно его указывал покойный В. Баевский: «Ранняя редакция, опубликованная в «Поверх барьеров», – это полиметрическая композиция длиной в 82 стиха. В подтексте ее лежит баллада Шопена № 1 соль минор. Написанная молодым композитором в первой половине 1830-х гг., она, не будучи произведением программным, отразила впечатления от поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод». Жанр романтической поэмы в поэзии сложился, в свою очередь, под влиянием народной баллады и близких к ней жанров (в Польше – жанра думы), в котором слово и музыка органически переплетались. Таким образом, к «Балладе» Пастернака приводит довольно сложная историко-культурная традиция»
[150].
В своем толковании шопеновской баллады и поэмы Мицкевича В. Баевский следует, по его словам, за наиболее подробным и авторитетным исследованием Ляйхтенрихта и польским исследователем 3. Яшимецким
[151].
Все сказанное B.C. Баевский относит к первой редакции «Баллады», посвящая второй лишь несколько слов: «В 1928 г. поэт переработал свою книгу «Поверх барьеров», в том числе и это стихотворение. Как и во многих других случаях, он уменьшил семантическую неопределенность текста. Граф оказывается графом Толстым. Очевидно, сказались воспоминания о поездке с отцом в Астапово по получении известия о смерти Толстого. В новой редакции стихотворения прямо названо имя Шопена (в ранней редакции оно не названо, лишь анаграммировано в стихах «Шалея, конь в поля», «В паденьи – шепот пшена» и др.). Можно полагать, что при получении известия о болезни Толстого мать играла баллады Шопена. В новой редакции текст стал длиннее (119 строк), близость к балладе соль минор Шопена значительно уменьшилась»
[152]. (Впрочем, методология профессора В. Баевского уже подвергалась критике
[153].)
По мнению исследователя, «устанавливается взаимооднозначное соответствие структуры «Баллады» Шопена и «Баллады» Пастернака в первой редакции»
[154].
Имеются в виду строки:
Bпустите, мне надо видеть графа.
Bы спросите, кто я? Здесь жил органист.
Он лег в мою жизнь пятеричной оправой
Ключей и регистров. Он уши зарниц
Крюками прибил к проводам телеграфа.
Bы спросите, кто я? На розыск Кайяфы
Отвечу: путь мой был тернист.
К сожалению, Баевский, приведя ряд фактических сведений из творческой истории «Баллады» Пастернака, оставил без внимания факт, находящийся в его же комментариях к Большой серии «Библиотеки поэта», где сообщается об экземпляре «Поверх барьеров» 1917 года с правкой и новой редакцией на вклеенном листе с зачеркнутым заглавием «Баллада Шопена»: «Автограф строки 56–71 с датой «26 ноября 1928 г.» и примечанием: «О музыке из Баллады»
[155].
Это заставляет несколько иначе оценить этапы творческой истории «Бывает, курьером на борзом…». Прежде всего, на наш взгляд, необходимо начать анализ стихотворения Пастернака не с первой («Баллада»-1), а именно со второй редакции «Баллады» («Баллада»– 2). Ведь несколько строк второй редакции сам поэт определил, как стихи о музыке из первой редакции «Баллады». Таким образом, перед нами авторская констатация того, что вторая редакция является автометаописанием первой. Причем принципиально важно, что сам Пастернак говорит о «Музыке» своей первой «Баллады» на своем поэтическом языке.
Совершенно очевидно также, что литературный контекст 1916 года принципиально отличался от контекста 1928-го. Поэтому до любых разговоров о смысле или форме «Баллады» 1928 года необходимо, на наш взгляд, реконструировать литературную ситуацию 1928 года, приведшую к необходимости создания второй редакции «Баллады».
