Сам Маяковский с не меньшей предусмотрительностью избавляет советского читателя от лишних переживаний и цитирует последний из известных нам пассажей Якобсона: «Narodni osvobozeni» от 29/IV насмехается над глупой клеветой газеты «Narоd».
Так – ссылкой на упоминавшуюся в самом начале цитаты газету, на действующего министра иностранных дел Чехословакии – закругляется якобсоновский сюжет в очерке Маяковского: читатель должен был понять, что официальная Чехословакия насмехается над врагами Маяковского, гордящегося званием «иностранного коммунистического провокатора».
Чтобы оценить всю политическую остроту очерка Маяковского, кратко упомянем следующий сюжет его путевых заметок, связанный с Францией.
Маяковский упоминает скандальную историю с французским писателем Полем Мораном, который, побывав в Москве, написал впоследствии антисоветский и антисемитский рассказ о круге ЛЕФа «Я жгу Москву», возмутивший, как мы знаем, Маяковского.
Надо заметить, что на русский язык этот текст до середины 1990-х гг. с французского не переводился, следовательно, Маяковский явно обращался в очерке к куда более информированным читателям, чем советские потребители массовой печати. К тому же, как мы показали в другом месте, сам рассказ Морана, который, заметим, не владел русским языком, был основан на сценах из романа И. Г. Эренбурга «Рвач»; роман этот, в свою очередь, был полузапрещен в СССР и вышел в сокращенном виде лишь в Одессе в 1927 г. Да и появление массивного французского фрагмента в очерке о поездке в Польшу и Чехословакию (собственно говоря, поэт ездил лишь в Чехию, и на это мы обращаем внимание, Словакия будет упомянута Маяковским лишь раз, походя) в контексте тогдашней политики выглядит неслучайным. А кроме всего прочего, в очерке «Ездил я так» поведение французского писателя Дюамеля оказывается противоположным поведению Морана, т. е. не откровенно антисоветским. История с Мораном возмутила и Эренбурга, который никак не ожидал подобного поступка. И начиная с 1927 г. Моран стал символом фашизма и антисемитизма, хотя до этого Моран, член националистических французских организаций, вызывал у Эренбурга лишь симпатию, а отношение к нему исключало даже иронию, проявившуюся в «Визе времени». Поэтому если очерки Маяковского и Эренбурга ориентированы друг на друга, то несколько презрительных упоминаний Морана в «Визе времени» не могли пройти мимо Маяковского. Пусть даже и после публикации его чешских очерков. Более того, Эренбург мог после «Ездил я так» сознательно включить имя Морана в ономастикон своих путевых очерков, где имя Маяковского нередко встречается во вполне значимых контекстах.
Таким образом, французский эпизод славянских очерков лишний раз подтверждает серьезное политическое значение заграничной литературной деятельности Маяковского, столь настойчиво подчеркивающего, не без помощи сотрудника (официального или неофициального) отдела печати советского постпредства в Праге, поддержку своей деятельности и со стороны официальных советских представителей. Не забудем, что в отсутствие полноценных дипломатических отношений с Чехословакией именно представители ВОКСа были важнейшими полпредами СССР за границей. Маяковскому в связи с борьбой за «Новый ЛЕФ», имевшей явный политический привкус, было важно подчеркнуть высокий дипломатический уровень своей зарубежной поездки. Это вызывало серьезную тревогу противников Маяковского. Хотя специально этой проблемы мы здесь касаться не будем.
Своеобразное сочетание разных аспектов славянской проблематики в польских и чешских эпизодах очерков Маяковского заставляет обратиться к опыту поэта, отразившемуся в более ранних его текстах на эту тему. И к связи прежних «Окон РОСТА» и нынешних очерков. Это важно для осознания и оценки уровня и глубины представлений Маяковского о проблеме Славянского единства.
Обратим внимание на то, как в 1927 г. Маяковский описывает писательские круги славянских стран. Помимо откровенных врагов СССР, «другая группа – полупризнанные, полуопределившиеся – измеряет свое отношение к нам шансами на литературную конвенцию и возможностью получать за переводы. Третьи – рабочие писатели и лефы (первая, срастающаяся с борьбой пролетариата часть европейской интеллигенции), «Ставба» – чехословацкая, «Дзвигня» – Польша, «Четыре ветра» – Литва, «Зенит» – югославская и др. Третьи – это единственные отряды на Западе, поднимающиеся и на последнюю борьбу пролетариата». Нетрудно видеть, что перед нами то, что мы определили ранее как «славянский пояс ЛЕФа», ибо ни Германии, ни Британии, ни даже Италии в списке Маяковского нет. Однако надо иметь в виду, что включение Литвы в число славянских стран в рамках идеологии славянского единства рассматривает в старых вариантах этой идеологии Польшу как часть Литовского царства и от Балтики до Карпат, но без самостоятельной Польши! Поэтому, несмотря на упоминание польского объединения «Дзвигня» – «Рычаг», мотивированного пребыванием в польской столице, включение в перечень литовского объединения куда лучше коррелирует с общими выводами очерка Маяковского о необходимости для Польши войти в состав СССР, чем можно было бы подумать. Это позволяет осознать название очерка Маяковского «Поверх Варшавы».
В главе о Маяковском и Пастернаке и в связи с Шопеном «Баллады» «Бывает, курьером на борзом…» мы указывали на близость этого названия названию сборника, важного для Маяковского, Б. Пастернака «Поверх барьеров». Именно так воспринял польские очерки Маяковского, например, И. Сельвинский, отразивший полемимику Вяч. Полонского и Б. Пастернака с ЛЕФом в романе в стихах «Пуштогр».
Однако Сельвинский сосредоточился на обвинении Маяковского в «древнескифстве», евразийстве и на обыгрывании баллады Пастернака «Бывает, курьером на борзом…»
Проблематику Славянского единства в этой части своего романа в стихах, да еще и «с ключом», Сельвинский не затронул. Однако в нашем контексте выражение «Поверх Варшавы» вполне может означать и «не обращая внимания на Варшаву» («Поверх Польши») или – без Польши.
Вернемся к Маяковскому. В давних «Окнах РОСТА» он подробно и неоднократно описал все то, что выражено в строке о «простом» решении славянского вопроса. Началось это все после отклонения Польшей мирных предложений советского правительства 22 января 1920 г. Подступали coбытия в Германии.
Маяковский немедленно откликается:
Революция – истории красный локомотив —
Над Германией мчись!
Всех хватающих за колеса – мети,
дави и чисть!
Окно 5 того же выпуска сопровождается текстом:
Вот, что будет вскоре
С Версальским договором.
На рисунке Ллойд-Джордж разжигает самовар этим договором. Версальский договор был правовой основой независимости Польши, которую Маяковский мыслит в категориях Мировой революции. Поэтому, noка сохраняется вера в революцию в Германии, польский вопрос актуален лишь постольку, поскольку именно Польша представляет непосредственную опасность для молодой Советской республики. Вскоре роль Польши в истории Мировой революции станет существенно иной. Пока же 26 апреля 1920 г. польские войска маршала Пилсудского вторглись на территорию Советской России и заняли Бердичев. Маяковский откликается:
