К текстам такого рода относятся два выступления Маяковского 1926 года в Тифлисе и Киеве как раз по итогам поездки в Америку, где поэт столкнулся с еврейскими коммунистическими кругами и с проблемами межпартийной политической борьбы в американском еврейском коммунистическом движении.
Вот что говорил Маяковский в Тифлисе по этому поводу: «Разумеется, особняком в американской журналистике стоит пресса коммунистическая. Если принять в соображение довольно малое количество членов рабочей (коммунистической) партии Америки – 16 000 чел., то тираж и влияние коммунистических газет будет сильным. Так, русская газета «Новый мир» издается в количестве 3000 экземпляров, еврейская коммунистическая газета «Фрайгайт» – в 30 000 экземпляров. Кроме них имеются газеты украинская, литовская, итальянский коммунистический еженедельник и т. д. Всего по одному Нью-Йорку коммунистическая пресса насчитывает около 60 000 подписчиков, постепенно отвоевывая себе новые читательские круги, как это было, например, с газетой «Фрайгайт», отвоевавшей у предательского «Форвертса» 15 000 подписчиков».
Некоторые полезные сведения, позволяющие оценить значимость цифр из тифлисской беседы поэта, содержатся в киевском выступлении Маяковского: «В одном только Нью-Йорке выходит 1500 разных газет и журналов. Большинство, на 90 % – это буржуазная пресса реакционного направления. Американский репортер – подобие «ростовского жулика».
В Нью-Йорке довольно много коммунистических газет, которые выходят на разных языках. Только одна еврейская газета «Фрайгайт» имеет тираж 30 000.
Состояние американской коммунистической прессы напоминает нам состояние нашей прессы в дореволюционное время; как у них, так и у нас рабочие поддерживают свою прессу. Центральный орган Компартии «Дейли Уоркер» едва существует, однако 40 000 долларов, которые рабочие собрали между собой, поставили газету на твердую почву.
Нью-йоркские газеты выходят на различных языках, ибо такой состав нью-йоркского населения. Из 150 000 фордовских рабочих 80 % чужеземцев, которые говорят на 54 языках.
Со всеми коммунистическими газетами упорную борьбу ведет, кроме буржуазной, и социал-демократическая пресса. Большое влияние имеет еврейская газета «Форвертс» с 300 000 экземпляров. Газета «Русский голос» имеет тираж 30 000 экземпляров и твердо стоит за признание советской власти, однако иногда во время выборов кандидатов в парламент за деньги помещает объявление кандидата вражеской партии. Три белогвардейские газеты только и делают, что распространяют про нас пугающие слухи»
[218].
Так рассказывал о своих впечатлениях о еврейской печати Нью Иорка сам Маяковский. В стихах он отразил свое посещение еврейского коммунистического лагеря «Нит гедайге».
Но не с этого события мы начнем, к нему мы обратимся позже. (Пока же лишь отметим, что по сравнению с тиражом «Форвертса» тираж просоветского коммунистического «Фрайгайта» был явно микроскопическим.)
Ведь во время пребывания в Нью-Йорке в жизни Маяковского произошло важнейшее событие: Маяковский встретился с Элли Джонс – будущей матерью своего единственного ребенка. Воспоминания этой женщины, опубликованные ее дочерью, сохранили для нас специфический аромат нью-йоркских встреч Маяковского: «На следующий день он снова зашел за мной. Он сказал: «Мне надо сходить в редакцию газеты. Надо разобраться с некоторыми делами. Мы пошли на 14-ую улицу. Я не помню, была ли это русская или еврейская газета. В то время в Нью-Йорке были русские газеты, которыми владели евреи. Они принимали активное участие в приезде Маяковского в Америку»
[219].
Одним из этих людей был Леон Тальми, корреспондент ТАСС: «Однажды Маяковский предложил мне познакомиться с Тальми и его семьей: Это милейшие молодые люди. У них есть ребенок. У тебя тоже была большая семья. Я уверен, они тебе понравятся». Это были молодые евреи из российской интеллигенции, они явно радовались Маяковскому, который чувствовал себя совершенно свободно в их доме, он был именно таким нежным и мягким, каким я его знала и любила. Тальми очень тосковали по родине, особенно Соня, которая ничем не занималась»
[220].
Не менее ярко запомнился Элли Джонс и вечер в доме другого американского знакомого Маяковского – Майкла Голда: «После достаточного количества выпитого вечеринка стала очень gemutlich (уютной), a gemutlich здесь (как и на многих других вечеринках, где бывал Маяковский) означало пение. Насколько я помню, это происходило на Гринвидж Виллидж. Люди сидели на полу. Начали с «Марсельезы» и «Интернационала», может быть, спели траурный марш. Исчерпав весь свой репертуар, они начали петь грустные песни на идиш. Одну, «Ale Tage Bulba», я помню до сих пор: «В понедельник картошка… Во вторник картошка… и в субботу картошка. Картошка каждый день». Это, по-видимому, была их любимая песня»
[221].
Всю грусть этой песни может ощутить лишь тот, кто знает, что субботняя трапеза должна принципиально отличаться ото всех других дней. Если же этого не происходит, перед нами – беспросветная нужда.
Тексты подобного рода существуют и еще, однако нас сейчас интересует не столько еврейская этнография русско-еврейского Нью-Йорка, сколько те политические события и обстоятельства, которые сопровождали поездку Маяковского в Нью-Йорк. И самым главным из этих событии было событие трагическое.
Маяковский прибыл в Нью-Йорк 30 июля 1925 года и поселился на четвертом этаже того же дома № 3 по 5-й авеню, где этажом ниже жил председатель правления Амторга Исайя Хургин. Однако 27 августа, в 7 часов вечера, Хургин и видный троцкист Склянский утонули, катаясь в лодке по озеру.
Тогда же Маяковский писал Лиле Брик, что «несчастье с Хургиным расстроило визовые, деловые планы»
[222].
Это трагическое событие хорошо известно в маяковсковедении и многажды упоминалось в связи с обстоятельствами американской поездки Маяковского. Упоминалось оно и в мемуарах Шахно Эпштейна, который вернулся из Америки в СССР конце 1920-х годов. Однако нам не приходилось видеть, чтобы кто-то исследовал связи в круге И. Хургина, Л. Тальми, Ш. Эпштейна и других с точки зрения их участия в еврейском коммунистическом движении и в России, и в Америке.
А связи эти не менее интересны, чем троцкистские, еврейские контакты Хургина. К сожалению, для восстановления этих связей нам придется воспользоваться в качестве исторического источника трагическим документом – материалами процесса по делу Еврейского антифашистского комитета. До этих лет не дожил Шахно Эпштейн, поэтому ему, к счастью, не пришлось вступать в дискуссии на эту тему со своим неизбежным подельником. А вот Леон Тальми оказался жертвой этого чудовищного судебного спектакля. Тем не менее имя покойного Ш. Эпштейна упоминалось на суде много раз, в том числе и в выступлениях Л. Тальми, однако не в связи с Маяковским.
