Создатели фильма использовали и названия еврейских газет и партий, и иллюстративный ряд сионистских плакатов и т. д. Все это говорит о том, что у советских кинематографистов были квалифицированные консультанты из того же самого круга, что и нью-йоркские друзья Маяковского Ш. Эпштейн, Л. Тальми или М. Кац.
Не так давно был опубликован важный документ – отчет корреспондента газеты «Фрайгайт» Мойше Каца в Наркоминдел о борьбе икоровцев за джойнтовские деньги для Крыма Этот документ лишь подтвердил и без того известное – круг газеты «Фрайгайт» был напрямую связан с советскими кругами НКИДа, если не более серьезных и специальных ведомств.
Если для Нью-Йорка мы пока не располагаем точными сведениями на эту тему, то материалы английской разведки, касающиеся лондонского аналога Амторга, это явственно демонстрируют. Стоит учитывать, что американские и английские спецслужбы были вполне информированы о достижениях друг друга в борьбе с еврейскими коммунистическими просоветскими организациями скрывавшимися под марками разного рода «торгов». Поэтому мы вполне уверенно можем это утверждать.
Ведь, как указывает Б. Янгфельдт, именно сведения из английской спецслужбы привели к проблемам для Маяковского в получении американской визы.
Таким образом, мы видим, что, с одной стороны, материалы процесса над членами Еврейского антифашистского комитета могут быть важным, хотя неожиданным и малоприятным, дополнением к тому, что известно о жизни Маяковского в Америке; а с другой – конкретные обстоятельства и причины тех или иных показаний, например, Л. Тальми, на процессе, кажущиеся на первый взгляд бессвязными, обретают свой смысл в нашем контексте.
Ведь говорил он о своих заслугах в деле пропаганды, по словам Сталина, «лучшего и талантливейшего поэта нашей советской эпохи», в Америке. Другое дело, что ему не могло быть известно решение политбюро ЦК о смертной казни, принятое еще до всякого разбирательства.
Таким образом, перед учеными встает важная задача не только исследования малоквалифицированной сокращенной версии опубликованной стенограммы процесса по делу Еврейского антифашистского комитета, но и анализа тех сведений о контактах с Маяковским, которые должен был давать Леон Тальми на предварительном следствии. Мы говорим об этом потому, что в материалах стенограммы нет ни следов того, что следователь не включил такого рода сведения в протоколы (а в других случаях подсудимые неоднократно делали подобные заявления), ни попыток председательствующего остановить подсудимого и заявить, что это к делу не относится.
Таким образом, нам остается ждать того момента, когда интересующая нас часть многотомного следствия будет опубликована либо станет предметом изучения тех, кому она доступна.
Более того, самые неожиданные документы еще могут всплыть и в сталинских архивах. Так, недавно было опубликовано странное письмо одного из самых первых перебежчиков сталинской эпохи, сотрудника советских торгпредств Бориса Зуля, который уже после процессов 1937–1938 годов решил, чего-то испугавшись, обратиться к Сталину с полупокаянным письмом-доносом на своих бывших коллег, где он коснулся людей интересующего нас круга. Кроме всего прочего, интересно и то, что к Сталину можно было обращаться по подобному вопросу без специальных комментариев. При всем источниковедческом своеобразии письма Зуля, оно дает нам возможность увидеть то, как были организованы первые советские торговые миссии.
Итак: «Я ясно ощущал темные дела, например, целой группы, видимо, отлично организованной, из так называемого украинского внешторга (почти целиком бывшая группа украинских сионистов, которая еще в 1920 году смешивала Ленина с грязью). Они раскинули свою сеть почти по всем торгпредствам. В Париже – Ломовский, в Лондоне – целых трое (фамилий сейчас не помню, но установить это очень легко), в Америке – он погиб вместе со Склянским. Эта группа имела свою руку как в Харькове, так и в Москве. В Москве виднейший представитель этой группы занимал в дальнейшем пост наркома, не то продовольствия, не то хлебной промышленности»
[237].
Публикатор этого текста (помимо очевидного И. Хургина) поясняет, что в Лондоне это был Юда Соломонович Новаковский, член Еврейской соцпартии с 1903 года, а РКП(б) с 1919-го, в числе прочего уполномоченный Наркомвнешторга УССР в Праге, Берлине и Лондоне в 1921–1926 годах, снятый в 1926-м за небрежное расходование госсредств. Других имен публикатор не приводит, да для нас это и не требуется. Нам важно, что общий характер интересующей нас среды описан практически так же, как и на будущем процессе Еврейского антифашистского комитета. Столь же важно для нас, что свой побег невозвращенец Зуль совершил в 1926 году, т. е. «картина мира» хронологически совпадает с интересующей нас.
Теперь следующий эпизод, связанный с пребыванием Маяковского в Америке, – знаменитое посещение кемпа «Нит Гедайге».
Вот что в интересующем нас аспекте вспоминает мать дочери Маяковского: «… мужчины проводили нас к палатке. В ней было две койки. Я чувствовала себя оскорбленной. Маяковский был смущен. Они относились ко мне так, будто я была там только для того, чтобы у Маяковского был партнер для секса. <…> Я вышла наружу и легла на траву. Пока я «закипала», Маяковский, как обычно, что-то записывал в свою записную книжку. <…> Один из мужчин обвинил Маяковского в «юдофобии». Я точно запомнила это слово, потому что слышала его впервые. Моментально прозвучал ответ Маяковского: «У меня жена еврейка»
[238].
Мы не будем вдаваться в то, как отреагировала Элли Джонс на упоминание Маяковским своей «жены еврейки». Ибо не этот аспект, а чисто личные проблемы интересовали мемуаристку и в тот момент, и когда она рассказывала об этом. Нас куда больше интересует тот факт, что ни Элли Джонс, ни Д. Бурлюк, оставивший нам мемуары об этом посещении, ничего не знали или не хотели сказать об участии Маяковского в деятельности еврейских коммунистов в Америке. Менее удивительно, что Леон Тальми на процессе не стал обсуждать ни тайную любовь Маяковского к эмигрантке, ни его дочь, о которой он прекрасно знал и о которой рассказывала в 1970-х годах в Москве его жена, ни участие футуриста-эмигранта Д. Бурлюка в этой деятельности Маяковского, которая Тальми была прекрасно известна.
Более того, сам характер объявления о выступлении Маяковского в кемпе «Нит гедайге», опубликованного в газете «Фрайгайт», позволяет, при включении его в соответствующий контекст еврейско-американской коммунистической жизни, даже по скромным деталям восстановить целое. Итак, еврейская газета писала: «Самыми праздничными из праздничных будут три веселые дня в кемпе «Hит гедайге»… Известный пролетарский поэт Вл. Маяковский произнесет пролетарское «Кол-нидре» («Фрайгайт» (Нью-Йорк), 1925)
[239].
Чтобы понять весь юмор сказанного, необходимо знать, что «Кол-нидре» – это начальная молитва праздника Йом Кипур – Судного дня – самого грозного еврейского праздника, это день, когда Всевышний решает судьбу каждого человека на следующий год. В отличие от смысла названия лагеря «Не печалься» этот праздник часто называют «днями трепета», и уж менее всего он связан с весельем. Традиция подобного антирелигиозного празднования Иом Кипура существовала в революционных еврейско- американских кругах задолго до Октябрьской революции и аналогичной практики в СССР (здесь в советское время были популярны анти-Пурим, анти-Песах и т. д.). Вот программа празднования подобного Судного дня в 1890 году в еврейском анархистском сообществе в Бруклине:
