— Почему же вы отказались?
— Да не отказывался я! — Ардов совершенно запутался. — Я тут же заключил сделку и продал Мармонтову все собранные материалы. Да-да, принципы хороши, когда хватает денег на ужин. Я сделал работу и имею право уступить результат тому, кто даст лучшую цену. А Мармонтов предложил мне в десять раз больше того, что я мог бы получить у Клотова. Не говоря уж о вычете авансов, которыми он не устает меня попрекать.
Удивительно, но такой откровенный цинизм не вызвал у Ардова отвращения, Чептокральский подкупал своей какой-то почти детской открытостью. Что, впрочем, не мешало Илье Алексеевичу осознавать, что перед ним фрукт еще тот.
— Как же они оказались в газете?
— В том-то и дело! Для меня самого это осталось загадкой!
— Но ведь публикация вышла под вашим именем!
— Совершенно верно. Статья была прислана в редакцию в пакете за моей подписью. И в тот же день улетела в номер.
Ардов пытался переварить услышанное. Если верить репортеру, то получалось, что Мармонтов сам провалил миллионную сделку? Даже допуская, что он по каким-то причинам пошел на это, все равно неясно: зачем в таком случае было выкупать материал у Чептокральского, вместо того чтобы просто дождаться его публикации? По всему выходило, что кто-то умышленно сделал пакость Мармонтову, чтобы навлечь на него гнев главного организатора аферы. И этот гнев не преминул излиться на маклера. Итого вытанцовываются три фигуры, участие которых в убийстве представляется определяющим: первая — жестокий, дерзкий и могущественный автор выдумки с акциями-пустышками, вторая — затаивший на биржевика обиду мститель из близкого окружения, и третья — непосредственный исполнитель наказания. Ардов мысленно нарисовал в своей записной книжке три фигурки и пронумеровал их.
— А кто является главой этого общества Мысинских копей?
«Да ну… — неопределенно повел плечами Чептокральский. — Какой-нибудь отставной майор, который и не вспомнит, когда подписал доброму другу «Иван Иванычу» бумаги для сбора средств в пользу инвалидов.
Пожалуй, Чептокральский прав. Заход с этой стороны пока представляется бесперспективным, хотя проверка в казначействе бумаг Общества лишней не будет. А что насчет исполнителя убийства?
— Что вы можете сказать о докторе Бессонове? — возможно беспечнее поинтересовался Ардов.
— Любопытный тип! — легко отозвался Чептокральский, ковыряясь в зубах. — Я его интервьюировал. У него милая дочка. Такая, знаете ли, чуть-чуть эмансипантка. Медицинское образование, идеи новой формации…
— Эмансипантка в шляпном салоне?
— А что тут такого? — Чептокральский добродушно рассмеялся. — Она интересная барышня, так что все эти шляпки, брошки…
Неожиданно репортер умолк, остановив взгляд на камее, лежащей на столе.
— О господи! Да ведь это же было на ней! Возможно ли поверить?!
Мужчина схватил камею и поднял на сыскного агента потрясенный взгляд.
— Неужели это наша эмансипантка?
— Знаете что, Чептокральский, — проговорил Ардов после паузы, — укажите-ка в вечернем выпуске вашей газеты, что полиция располагает сигналетическим портретом преступника, составленным со слов свидетелей по методу французского криминалиста Альфонса Бертильона. Ознакомиться с изображением можно во втором участке Спасской части.
Чептокральский выхватил блокнот и принялся записывать поручение.
— Феноменально! — пробормотал он. — Передовые методы, господин Ардов? Похвально, похвально… Позволительно ли взглянуть на изображение преступника?
Ардов выразительно посмотрел на собеседника.
— А, понимаю, — заговорщицки улыбнулся репортер. — «Ловить на приманку»? Отличная идея. Заманить преступника прямо в участок! А вы не такой простак, Ардов, как можно было подумать с первого раза.
Илья Алексеевич подвинул к Чептокральскому лежащую на столе ассигнацию.
— Благодарю за помощь. Надеюсь, этого достаточно?
Глава 14
В участке. Гвоздь
В участке тем временем бурлила привычная жизнь. Околоточный надзиратель Свинцов разбирал вечерний улов: в кутузке тюмарили отловленные им лермаки
[14] с гужбанами
[15], а у специального бертильонажного станка стоял с разведенными руками невысокого роста рябой мужичишка, хозяин мелочной лавки Емельянов. Голова его была прижата затылком к столбу с делениями, а взгляд опрокинут куда-то в сторону, словно из верхнего угла приемного отделения на него был наставлен грозящий перст высшего судии.
Африканов приставил к уху задержанного страшного вида ржавый кронциркуль, рассмотрел показатель на шкале и объявил Облаухову, который стоял тут же за конторкой и заполнял карточку:
— Длина левого уха — 0,098.
Африканов слегка отстранился, как обычно делают художники, оглядывая холст на мольберте.
— Форма овальная… — заключил он. — Оттопыренность средняя. Мочка — треугольная.
Облаухов, шевеля губами, заносил данные в соответствующий раздел уже частично заполненного документа. Африканов бесцеремонно раздвинул мужику веки.
— Окраска левого глаза желтовато-зеленая.
— Какая оттопыренноcть? — подал голос Облаухов: он явно не поспевал.
Все это время Свинцов стоял напротив задержанного и молча смотрел ему в лицо тяжелым, осуждающим взглядом. Мужичишка заметно нервничал.
— Не виновен, ваше благородие, — прошептал он, отворачивая лицо, словно борода полицейского обжигала его огнем.
— А если я тебе сейчас этот гвоздь в ж…
Околоточный надзиратель не успел закончить мысль, потому что в участок вошел пристав.
— Свинцов, что там у тебя? — без всякого интереса спросил Троекрутов, намереваясь без задержки продвинуться к себе в кабинет.
— Вот, ваше высокоблагородие, — браво отозвался околоточный и показал кованый гвоздь. — Хозяин лавки Емельянов. Продал прислуге коллежского советника Ухватова хлеб с запеченным в нем гвоздем.
Присутствие в деле чиновника шестого класса обеспокоило пристава. Коллежский — это, конечно, не тайный советник, но и не какой-то там синодский регистратор.
— Тот едва зуб об него не сломал, — довершил доклад Иван Данилыч.
Троекрутов подошел к бертильонажному станку.
— Каким еще гвоздем? — спросил он как-то растерянно, по-детски.
Свинцов передал трехгранный кованый гвоздь Троекрутову, тот повертел его в руках и вдруг гаркнул так, что звякнули стекла и заржала кобыла за окном.
— Совсем обалдел, Емельянов?
Мужичишка, как подкошенный, рухнул на колени, едва не потеряв сознание от ужаса, и принялся истово креститься.
