Электричество тут, возможно, имелось, но в дневное время его зазря не тратили. Света из окна вполне хватало на то, чтобы видеть смутный лик визави и не разбить лоб о стену.
Дальнейшая беседа не клеилась, охотника продолжить дискуссию не находилось. Арестанты сопели, кашляли, искали приемлемые позы.
Загремели засовы, распахнулась дверь.
— Встать! — прорычал сержант.
Обоих как ветром сдуло с нар. Они вскочили и мрачно уставились на парня, посмевшего командовать двумя офицерами.
К счастью, пока ничего ужасного не случилось. Им всего лишь доставили хлеб насущный. Рядовой с карабином за спиной поставил на пол поднос с алюминиевыми мисками и кружками, разогнул спину и одарил сидельцев презрительным взглядом.
— Жрите пока, суки! — буркнул от порога прыщавый переросток-сержант.
— Что происходит? — резко выплюнул Потанин. — Почему я здесь? Вы сообщили подполковнику Кустовскому, что его заместителя подвергли необоснованному аресту? Что за волокита, мать вашу? Я требую немедленной встречи с начальником штаба! Вы ответите за эту грубость, когда я отсюда выйду! Где субординация?
Надзиратели переглянулись, хорошо, что хоть руки не распускали.
— Субординация там осталась, гражданин, — глумливо усмехнувшись, сообщил сержант, кивая на окно. — А здесь вам хрен с маслом. Вы арестованы за измену Родине. Появится следователь, с ним и разбирайтесь. А будете буянить и качать права, я сообщу куда следует. Все понятно? Приятного аппетита, как говорится.
Вся компания, гремя амуницией, удалилась. Потанин сплюнул. Товарищ по несчастью невесело хмыкнул, почесал немытую голову и потянулся к подносу.
Ели арестанты покорно, не выделывались. Голод не тетка. Друг на друга они старались не смотреть, молотили мягкими ложками из алюминия жидкую ячменную кашу с еле заметными признаками мясного духа. Хрустели черствым хлебом, запивали клейкую субстанцию подкрашенной водичкой из кружек.
— Еда не очень, — резюмировал Потанин, вытирая губы.
— Я же говорю, — буркнул Чепурнов, отталкивая ногой поднос с посудой. — Есть можно, но это не то, что положено красноармейцу перед боем. Заворовались, сволочи, и даже война их не лечит. Эх, сейчас бы покурить. — Он с заунывной тоской уставился на дверь.
— Думаешь, придут, угостят, еще и прикурить дадут? — осведомился Потанин.
Чепурнов досадливо мотнул головой и сказал:
— Прикурить-то точно дадут. Ладно, будем считать, что поели. Эх, жизнь собачья.
— Никак не могу смириться, — проворчал Потанин. — Наши уже Берлин окружили, половину Германии взяли, скоро Гитлеру в его канцелярии капут будут делать. Наш полк через день-другой в наступление пойдет, Переднюю Померанию освобождать будет, с западными союзниками соединится. А я тут сижу как какая-то последняя сволочь, казенную жрачку ем и не знаю, что будет дальше.
— Так ты и есть последняя сволочь, Олег Петрович, — заявил Чепурнов. — Прижучили тебя и правильно сделали.
— Да заткнись ты, идиот! Это ты сволочь, а я — порядочный советский человек, загремевший по недоразумению. Ничего, скоро все выяснят, раздадут всем сестрам по серьгам.
— Ну-ну, блажен, кто верует, — заявил Чепурнов и скривился. — Сказать тебе, кореш ситный, что нам светит? Я-то советский человек, мне не надо об этом рассказывать. Кто ты — хрен тебя разберет, может, и враг. Но это по большому счету и не важно. Ты же не дурак, верно? Часто слышал, чтобы людей, взятых по недоразумению, отпускали, да еще и с извинениями? Это сказка, приятель. Не важно, кто ты такой. Навесят грехов, и все признаешь, подпишешь, как миленький. Время военное. Пробубнят тебе приговор, выведут во двор, да и шлепнут под работающий движок полуторки, чтобы мирных бюргеров не смущать. Да еще и меня с тобой за компанию, что уж совсем обидно. — Он снова отвернулся к стене, стал царапать ногтями остатки штукатурки.
— Слушай, начальник тыла, прекращай, — не выдержал через пять минут Потанин. — Ты еще зубами по стеклу поцарапай.
Чепурнов хохотнул. Действительно, где тут стекло найдешь? Но царапаться он перестал, и наступила оглушительная тишина.
Глава 2
Весь остаток дня фашистских прихвостней никто не беспокоил, что было странно и как-то даже необъяснимо. Оба ворочались, иногда садились, чесались, с нелюбовью поглядывали друг на друга. Замирали, когда снаружи что-то происходило, но все не по их душу. Оснований для паники пока не было.
Допрашивать их никто не спешил. Разве что ночью придут.
Но этого не случилось. Хихикали и шушукались часовые, иногда шоркали подошвы. Дважды отворялось оконце и с лязгом закрывалось. Приходила тишина, чреватая, удушливая. Мужчины ерзали на провонявших матрасах, не могли найти себе покоя, поднимались, мерили шагами камеру, по очереди кряхтели в отхожем месте.
Стемнело, свет охрана не включала. Арестантам поневоле пришлось прекратить хождения по камере, чтобы не разбить себе нос.
Один из них очнулся посреди ночи. Такое бывает, хотя и достаточно редко. Ты просыпаешься от собственного храпа, улавливаешь последнюю его нотку, как будто ржавая пила вгрызается в твердую деревяшку, и что-то толкает в мозг. Он на всякий случай застонал, перевернулся на бок, начал прерывисто сопеть и подумал, что проспал примерно три часа. Часы у него отняли, но внутренний хронометр, отлаженный и проверенный, работал исправно. Сейчас примерно два часа ночи.
Он открыл глаза и затаил дыхание. Сосед мерно сопел, хотя мог себе позволить и всхрапнуть. Спал ли он? Возможно, нет. Сегодня у обоих головы распухали от дум. А то, что они говорили друг другу, было просто ширмой.
В камере царила темень. В крохотном оконце под потолком виднелся фрагмент ночного неба, усыпанного звездами. Осветительный прибор из него был так себе, а луна в этот час ночи обреталась на другом краю неба. Сумрачно проступали перехлесты решетки.
Впрочем, глаза арестанта привыкали, во мраке проявлялась противоположная стена, под ней нары, на которых свернулся человек. Этот субъект был враг, совершенно конкретный и недвусмысленный. Опытный и опасный агент Абвера с позывным Паук, доставивший советскому командованию массу хлопот. Он погорел на ерунде, по собственному невниманию.
Взяли его не сразу, выждали сутки, окружив стеной внимания. При аресте не афишировали свои знания. Мол, с вами все кончено, гражданин Паук, все такое. Повязали без объяснения причин, с размытыми формулировками: «контрреволюционная деятельность», «пособничество», «работа на вражескую разведку». Пусть у человека останется надежда. Не надо сразу выкладывать все козыри.
Второй же человек, находившийся в камере, был сотрудником Главного управления контрразведки СМЕРШ, специально подселенным к агенту. Он лежал сейчас в кромешной тишине, всматривался в полумрак.
Пока этот офицер только прощупывал своего соседа, изображал из себя честного советского человека, но все же старался с помощью тонкой психологической игры убедить его в том, что он тоже работает на немцев. Оппонент очень не глуп. Тут важен любой нюанс, непроизвольная реакция, движение губ, глаз, да хоть ушей, черт возьми!
