— Ты как? — тихим вкрадчивым тоном интересуется брюнет.
Он проводит ладонью по моим волосам в успокаивающем жесте. Гладит по голове неспешно, едва касаясь, оставляя мне возможность прийти в себя. На его вопрос я киваю. Медлю ещё секунду-другую, прислушиваюсь к его мерным вдохам-выдохам, дышу вместе с ними, подстраиваясь, утихомиривая своё собственное дыхание. Рука до сих пор болит, но, кажется, не повреждена, разве что синяки останутся, а к этому мне не привыкать. Хотя Смоленский считает иначе.
— Дай посмотрю, — всё также негромко произносит он.
Дотрагивается до запястья аккуратно, будто опасается, что оно хрустальное и разобьётся. Заметно хмурится, разглядывая оставшиеся на моей коже следы от чужой грубости. Но суровые черты лица смягчаются, когда он вновь смотрит в мои глаза.
— Надо бы показать врачу, — улыбается краешком губ.
Я почему-то тоже улыбаюсь. Несмотря на то, что воображение уже рисует весь тот кипишь, который начнётся, если я поеду в больницу. Реакцию отчима тоже себе ярко представляю. Никакого волнения за моё здоровье там точно нет. Ещё влетит за то, что умудряюсь попасть в такую ситуацию.
— Нет. Не надо, — отзываюсь негромко и только потом понимаю, что до сих пор продолжаю обнимать мужчину.
Тепло с ним. Уютно. Спокойно. Безопасно. Невзирая ни на что.
Глупая-Я…
— Обязательно быть такой упрямой, да? — качает головой Смоленский.
— Не обязательно, — не спорю. — Но я такая.
Наконец, отстраняюсь. И вместе с его теплом будто какую-то часть себя теряю. Такое вот несуразное ощущение. Слишком острое, поэтому не удаётся игнорировать. Но отодвигаюсь от мужчины ещё дальше.
— Подожди, — останавливает он, как только я разворачиваюсь, намереваясь в кои то веке вернуться в усадьбу.
На мои плечи ложится тёмно-синий пиджак. Не отказываюсь. Наоборот, укутываюсь в него тщательнее, скрывая тем самым порванную часть платья.
— Переоденусь и верну, — отзываюсь вместо благодарности, умолкаю, а потом всё же добавляю: — Спасибо. За то, что успел. И за пиджак тоже.
Во взоре цвета хвои вспыхивает такое буйство эмоций, что я моментально жалею о своих словах. И жалею ещё больше, когда слышу:
— Я бы сдох, если бы не успел. Они — тоже.
Звучит, как признание. И наверное я сама слишком рьяно желаю различить в нём куда больше откровенности, нежели существует на самом деле, потому что моё сердце вновь начинает биться сильнее, а где-то глубоко в закромах моей души расцветает идиотская надежда на… что-то.
— Хорошо, что успел, — отзываюсь с очередной бестолковой улыбкой.
Тимур не отвечает. Достаёт телефон из кармана брюк и набирает кому-то, после чего диктует номер ближайшего дома с просьбой забрать “пострадавших”, а также обозначает регистрационные знаки “Peugeot”. Так и не понимаю, с кем именно он общается, но судя по тому, что я слышу, пока тихонько бреду по переулку, на том конце связи лишних вопросов не задают. А Смоленский довольно скоро догоняет меня. Идёт рядом молча, погрузившись в какие-то свои мысли. Улавливаю его состояние, потому что не могу отказать себе в том, чтоб нет-нет, да взглянуть на него.
— Кому ты звонил? — не выдерживаю затянувшейся паузы.
— Главе моей службы безопасности. Он уладит оставшееся.
Киваю, принимая его слова.
— И что с ними будет? — задаюсь новым вопросом.
На этот раз Тимур не отвечает. Лишь неопределённо пожимает плечами. Я тоже не настаиваю на подробностях. Достаточно того, что всё уже решено. Зная этого мужчину, иначе и быть не может.
На въезде в усадьбу в этот раз не встречается ни единой живой души. И это хорошо, никто из посторонних не замечает моего внешнего вида, пока я добираюсь до крыльца дома.
— Я поднимусь, переоденусь и вернусь обратно, верну тебе твой пиджак, — проговариваю, заодно обозначая тот факт, что дальше пойду одна.
На секунду кажется, будто он не согласится. Выдаст мне что-нибудь… в своём стиле. Однако мои ожидания не оправдываются.
— Ладно, — заново пожимает плечами Смоленский.
Наверное, я удивлена. А может мне просто-напросто жизненно необходимо ещё хотя бы разочек посмотреть на него. Именно сейчас, пока он не ставит никаких условий, не угрожает, не язвит, не обижает, когда есть только он и я, ничего и никого больше. Вот и зависаю, глядя в глаза цвета хвои.
Какие же они нереально зелёные, как болотный омут, что утягивает на самое дно. Так бы и смотрела в них всю свою отпущенную вечность, утопая, пропадая, не зная ничего другого в этой жизни.
Очередная моя глупость, ага.
— Я быстро, — говорю скорее самой себе, нежели обращаюсь к нему, тем самым напоминая о том, что пора двигаться дальше.
Отвернувшись, преодолеваю аж целую ступень. Он ловит мою ладонь раньше, чем успеваю взобраться на вторую. Я останавливаюсь, пока мысли переполняет очередное чувство дежавю. А Смоленский задаёт довольно странный вопрос:
— Где ваша мать?
Чего-чего, а уж подобного я от него точно не ожидаю, поэтому разворачиваюсь к нему, не скрывая своего недоумения.
— Ушла. Нас с отчимом оставила.
Собеседника такой ответ явно не устраивает.
— Куда ушла?
Знала бы я сама!
— Понятия не имею. Сообщить нам она не удосужилась.
— Почему? — хмурится Тимур.
— Скажем так, мой отчим — совсем не образец идеального мужа, — заменяю в более мягкой форме обозначение беспробудного пьянства и регулярных интрижек с кем попало, наряду с постоянным рукоприкладством. — Да ты и сам в курсе о всех его “достоинствах”. Вот она и не выдержала.
Пальцы, сжимающие мои, сдавливают чуть крепче. И на лице стоящего напротив читается открытое сочувствие. Оно-то меня и ломает всего за какой-то треклятый миг, добавляя в душу новую порцию горечи ко всему тому, что там давно скапливается.
— А почему ты спрашиваешь? — прищуриваюсь подозрительно.
В самом деле, ну какое ему дело?
Да ещё и до моей матери, не только до моей жизни.
— Просто интересно стало, — отзывается неопределённо.
Если честно, то совсем не верится, что причина кроется в простейшем любопытстве. Всё же владелец “Атласа” — не из тех, кто в принципе делает что-нибудь просто так. Но развивать полемику на эту тему мне тоже не хочется. Высвобождаю свою руку, продолжая подъём по лестнице. И лишь по истечению пары секунд меня вдруг озаряет самая элементарная догадка.
— Тогда, в коридоре, когда Тимофей говорил о том, как я выходила из спальни отчима ночью, — снова сосредотачиваюсь на мужчине, — ты никак не отреагировал: не удивился, не спросил, как так вышло или что-нибудь в этом роде. И потом… тоже не спросил.
