На его лице не остаётся ни единой эмоции. Сам Тимур будто в камень превращается. Кажется, дышать тоже перестаёт. И это куда красноречивее любой другой реакции.
— Всякое бывает. Я уже ничему не удивляюсь, — отчеканивает он ледяным тоном.
А я…
— Серьёзно? — протягиваю в полнейшем шоке. — Серьёзно считаешь, что я с ним, — и сама не верю, что произношу нечто подобное вслух, — сплю?!
В горле образуется ком. Я шумно сглатываю, наблюдая за тем, как стирается каменное выражение лица Смоленского, а в его глазах зарождается сомнение… в чьей из нас двоих адекватности, правда, пока непонятно.
— Я и мой отчим? — срывается с моих уст наряду с кривой усмешкой. — Да я лучше пойду обратно к тем троим, чем с ним буду! — указываю в сторону ворот.
Должно быть, после всего произошедшего моя истерика всё же выбирается наружу, так как ничем иным озвученное не объяснишь.
Пора, наконец, сваливать, пока ещё чего похуже не выдала!
Ан нет…
Свобода моего выбора заканчивается примерно на этом моменте.
— То есть, это неправда? — в один шаг Смоленский пересекает сразу три ступени, оказываясь рядом, угрожающе нависнув сверху.
— Разумеется, неправда!
Шумный выдох становится мне ответом. И боль, растекающаяся во встречном взоре. Она отражается во мне чем-то далёким, недосягаемым, запретным, скребёт и царапает, заставляя мой измученный разум снова и снова переваривать узнанное, делать всё новые и новые выводы. Те мне совсем не нравятся. Один другого хуже. Например:
— То есть, я мало того, что с отчимом сплю, так он меня ещё время от времени под других подкладывает? Под тебя, например, — вопросительно выгибаю бровь, сложив руки на груди. — Это ты сейчас по себе меряешь, да, Смоленский? — добавляю язвительно. — Если сам каждый день с разными развлекаешься и даже дверь при этом не запираешь, ничуть не стесняясь посторонних, а потом в их сторону вовсе не смотришь, понятное дело, ничему уже не удивляешьс… — не договариваю.
Широкая ладонь обхватывает за горло, притягивая к мужчине ближе.
— Осторожно, золотце, — доносится вкрадчивым предупреждающим шёпотом. — А то очень похоже на ревность.
И самой так кажется, если уж на то пошло.
Но не сознаваться же ему в этом?
— Чтоб ревновать кого-то, он, как минимум, должен что-нибудь значить, — бросаю горделиво, почти с вызовом.
— Вот именно, золотце, вот именно, — на свой лад интерпретирует Смоленский с самодовольным видом.
— Да ты что? — удивляюсь фальшиво. — Из нас двоих это тебя больше на мне клинит, чем меня на тебе. Не я тебя к себе в логово затаскивала, — бросаю в обвинении. — И уж точно не я подписала контракт с Фроловым за чужие красивые глаза! Так кому из нас действительно не всё равно тогда, а? — повышаю голос. — Я уже почти вижу тот день, когда тебе опять станет скучно и ты повысишь тот грёбанный процент в вашем с отчимом договоре, лишь бы только снова поразвлечься за мой счёт!
Мне абсолютно точно стоит притормозить в своей смелости ещё тогда, когда я начинаю задавать ему вопросы. Теперь… Поздно.
Его ладонь на моём горле сжимается крепче. Всего на мгновение. А в следующее — соскальзывает к затылку, запрокидывая, фиксируя голову. Тимур утыкается лбом в мой лоб, не позволяя избавиться от столь тесного контакта.
— Если не умолкнешь, это день наступит прямо сейчас, — выдаёт он хрипло и настолько тихо, что начинаю задумываться, не показалось ли.
Но нет. Это не плод моей фантазии. Так и не отпускает ведь. Смотрит на меня с таким знакомым голодом, скользит взглядом по моим губам настолько жадно, что не остаётся ни капли сомнения. Сделает.
Последнее скорее всего слишком отчётливо отпечатывается на моём лице вместе с осознанием всей мерзости исполнения чего-то подобного, потому что, едва задумываюсь об этом, хватка на моём затылке усиливается, а Тимур придвигает к себе ещё ближе, обнимая свободной рукой за талию, не оставляя ни шанса избавиться от него, словно опасается, что я сейчас сбегу.
Не сказать, что такая мысль не возникает!
— Я знаю, я не должен был прикасаться к тебе. Ни тогда, в моём доме, ни тогда, в моём ресторане. Сейчас тоже не должен. Принуждать тебя не должен. Отчимом твоим пользоваться тоже не должен был, слишком запутывается всё в итоге, — рвано выдыхает мужчина, сдавливая в объятиях на грани с болью. — Но не получается, понимаешь? Не получается, — шепчет совсем тихо, шумно втягивая в себя воздух. — Ты — как дурман. Один раз вдохнёшь и уже не дышишь другим воздухом. Я пробовал. Не выходит, — отпускает мою талию, но лишь для того, чтобы перехватить за руку. — Решил, ещё хотя бы один раз согреюсь, — укладывает обе наши ладони чуть западнее солнечного сплетения, — и всё, отпустит. Но в итоге сам себя сжёг.
Мой черёд испытывать недостаток кислорода. Сколько ни хватаю его ртом, всё недостаточно. В лёгких печёт, будто в груди бушует настоящее пламя. Ещё немного — лишь пепел от меня останется. И даже не потому, что невыносимо жарко. Просто-напросто я… отчаянно хочу ему верить. Настолько сильно, что готова обманываться чем угодно.
— Сжёг. И себя. И меня, — выдыхаю едва слышно.
Знает ли он, с какой болью мне даётся это признание?
Не уверена.
Но разве это имеет значение?
Если всего одно-единственное его прикосновение может стереть всё былое. Если удары его сердца, которые чувствую под своими пальцами, звучат громче собственных мыслей. Если…
— Одно твоё слово, золотце, — сдавливает мою ладонь крепче, отнимая от своей груди, прижимается к ней губами.
Целует мои пальцы один за другим столь томительно нежно, что у меня внутри всё плавится. Хотя…
— Ты и сюда с другой пришёл, — напоминаю о действительности больше себе, чем ему.
А то в моём личном мире слишком много розового и тающего разводится.
— Ты отказала мне хреналион раз, золотце, — привычно бессовестно ухмыляется брюнет. — И даже послала меня разочек.
— Просто ты меня пугаешь до чёртиков, — не остаюсь в долгу. — И если сейчас снова тему про процент в договоре с отчимом начнёшь, я тебе ещё раз об голову что-нибудь разобью, — добавляю в напускной суровости.
Его ухмылка становится лишь шире.
— Алиса — мой новый ассистент, — возвращается к былому Смоленский. — Я не смешиваю работу с личным. На её счёт можешь не беспокоиться, — отпускает мою руку, немного отстраняется и опускается ниже.
Даже моргнуть не успеваю, а мужчина подхватывает за бёдра, приподнимая меня выше, шагнув дальше по крыльцу.
— Иначе ты отсюда так никогда и не уйдёшь, — снисходительно поясняет свою выходку, открывая дверь.
С самым невозмутимым видом Тимур заходит в дом, затаскивая и меня. Со стороны кухни слышатся голоса, сквозь распахнутые створы балкона, ведущего на террасу, слышны голоса других гостей вечера. Я вполне закономерно напрягаюсь, инстинктивно уперев руки в широкие плечи, пытаясь оставить между нами как можно больше дистанции. Но Смоленскому плевать. Он с самым невозмутимым видом поднимается по лестнице на третий этаж.
