— Что за привычка такая? — бурчу намеренно недовольно, сложив руки на груди, пока Тимур спускается по лестнице. — Чуть что, сразу хватать и тащить, куда вздумается?
В глазах цвета хвои вспыхивает лукавый блеск.
— Если я хочу что-либо, то просто беру это.
Вот… не удивлена ни разу даже!
— Это я уже заметила.
Диван в гостиной, между тем, выглядит не таким уж и тесным. Смоленский усаживает меня аккурат по центру, после чего отходит к камину, чтобы развести огонь. Я же в это время самым бессовестным образом предаюсь разглядыванию проступающих сквозь белую футболку мышц на его плечах, задумываясь о том, чтобы и вовсе от неё избавиться в скором времени. Впрочем, ничего такого делать самой не приходится. Как только камин растоплен, брюнет сам стаскивает с себя верхнюю часть одежды.
— Схожу в душ, потом что-нибудь приготовим, — сообщает, прежде чем направиться прочь из гостиной.
Правда, так и не покидает её. В несколько быстрых размашистых шагов возвращается ко мне, склоняется, обхватив пальцами подбородок, приподнимая моё лицо, и целует… так, что у меня голова кругом, в животе всё узлом стягивает, а я тянусь ему навстречу, забывая, что надо дышать.
Жаль, всё прекращается также внезапно.
— Я быстро, — шепчет Тимур, прежде чем отстраниться.
Но всё ещё не уходит. Успеваю поймать его руку.
— Я могу и сама приготовить. Пока ты будешь в душе, — улыбаюсь мягко. — Я, конечно, не шеф-повар, но ещё никто не отравился, — замолкаю, а через короткую паузу, чуть поколебавшись, добавляю неуверенно: — Или ты можешь взять меня с собой.
Кто бы знал, каких усилий стоит не переставать смотреть на него. Куда легче уставиться в пол после сказанного, невзирая на то, что прежде между нами уже много чего происходило, вроде бы стесняться особо нечего. Но я ещё ни разу никому не предлагала себя, да ещё столь открыто. Прежде… он брал сам.
И это хорошо, что я на него смотрю. Если бы отвернулась, то не заметила бы, как на его губах расцветает предвкушающая ухмылка, а в глазах вспыхивает тот самый по-хищному дикий голод, от которого я чувствую себя совершенно обнажённой, даже если полностью одета. Если бы не смотрела, не поняла бы тогда, что именно Смоленский имеет в виду, когда говорит:
— Не думаю, что это хорошая идея.
Его слова — это одно. То, что я вижу — совершенно противоположное.
— Почему? — гулко сглатываю.
Руку его отпускаю. Не хочу выглядеть слишком нуждающейся.
— Если я возьму тебя с собой, то обратно сюда мы вернёмся совсем не скоро, золотце, — шумно выдыхает Тимур. — А тебе нужно отдохнуть. Силы тебе завтра очень пригодятся. Дорога будет долгой.
— И без тебя, — соглашаюсь с ним на свой лад, снова медлю, прежде чем решиться на последующее: — А это обязательно? Уезжать?
Его взгляд блуждает по моему лицу, словно пытается запомнить. Он вновь обхватывает пальцами за подбородок, приподнимает чуть вверх, подушечкой большого пальца скользит по моим губам.
— Обязательно, красавица моя, — отзывается с сожалением.
А я снова ловлю его ладонь.
— Тогда я буду по тебе скучать, — произношу совсем тихо.
Да, этой ночью я на удивление себе самой очень смелая. Ведь другой такой возможности может не представиться. К тому же, мои слова, как самый верный катализатор. Они — последнее, что я произношу, будучи в относительной адекватности.
Дальше говорить в принципе затруднительно.
Новый поцелуй кружит голову и путает мысли похлеще предыдущего. Неумолимый. Властный. Вместе с тем столь сладкий, томильный и искушающий, что моё сердце бьётся так, будто готово выпрыгнуть из груди, в лёгких печёт от недостатка кислорода, а руки сами собой тянутся к широким сильным плечам.
— Я тоже, золотце. Даже не представляешь, как сильно.
До сих пор цепляюсь за его плечи. Прижимаюсь к нему, насколько это максимально возможно. Поцелуй прекращён. Но наши губы продолжают касаться. Эта тишина между нами дышит истиной. Глаза открыты. Взгляды направлены друг на друга. Мы так близко, что черты лиц невозможно чётко рассмотреть. Да мне и не надо. Уже давным давно каждая чёрточка отпечатывается в моей памяти, подобно невыводимому клейму. Никогда не забуду. Своего единственного. Любимого.
— Тимур…
Моё дыхание — рваное, частое. Его — тяжёлое, медленное. Я — вся дрожу. Он — как незыблемая скала. Настолько твёрдым и огромным чувствуется в сравнении со мной. Его руки соскальзывают мне на талию, гладят, ласкают, собирают под пальцами тонкий шифон. Подо мной больше нет опоры, пол уходит из-под ног, и я обхватывают мужской торс ногами.
— Безумно хочу тебя…
Чьи слова, не разобрать. Если и он говорит, всё равно, как отражение моего желания. Мужчина разворачивается и направляется вместе со мной, поддерживая под ягодицы, в сторону душевой. Мои губы вновь пленены жадным, глубоким поцелуем. Дыхание, сила воли, рассудок — ничего во мне не остаётся, всё отдаю ему без остатка. Его кожа под моими пальцами ощущается настолько обжигающе горячей, что я невольно вздрагиваю, едва на нас сверху льются струи прохладной воды. Моё платье остаётся где-то там, ещё по пути, в коридоре, вместе с мужскими брюками. Не помню, где именно, да и не хочу вспоминать. Бюстье промокает, но я не жалею, отшвыриваю кружево в сторону. Запрокидываю голову, когда он собирает мои волосы в кулак.
Сколько времени проходит? Секунды? Минуты?
Время остаётся где-то там, где нас нет…
Со мной лишь бесчисленное множество моментов. И безмерное чувство того, что я снова по-настоящему жива. Только с ним одним.
Тимур всё ещё целует. Алчно. Ненасытно. Изредка покусывает, оставляет следы. Целует не только в губы: шею, ключицы, плечи, чуть ниже… Каждое прикосновение — мой личный наркотик, самый будоражащий афродизиак и безотказный дурман. Я не могу отказать себе в том, чтобы узнать его лучше, веду пальцами по чёрным витиеватым линиям на груди, глажу, царапаю, целую сама. Я зависима. Пьяна им. Им самим. И тем, что он делает со мной.
— Откуда они? — раз за разом обвожу тонкие белесые линии, что теряются под рисунком тату.
— Ножевые, — неохотно, но отзывается Тимур. — У меня не было родителей. Я вырос в детдоме. А дети там иногда бывают жестоки.
Мои глаза сами собой распахиваются от шока.
— Всё не настолько плохо, как выглядит. В основном, задело мышцы и кости, — перехватывает мои пальцы и сам ведёт вниз так, что теперь я касаюсь самой нижней раны, под грудной клеткой. — Эта — хуже всех. Почти убила меня, — уголки его губ приподнимаются в небрежной ухмылке. — Но всё давно решено, так что проще просто забыть. Не стоит беспокоиться о том, чего уже нет, золотце, — усиливает хватку на моих волосах, оттягивая их чуть вниз.
Я не спрашиваю новых подробностей. Целую каждый шрам. Не знаю почему. Но мне нравится ощущение того, как мужчина едва уловимо вздрагивает при контакте моих губ с его кожей. Не останавливаюсь. Целую снова и снова. Постепенно спускаясь к уровню пресса, низу живота. Опускаюсь перед Тимуром на колени. Смотрю снизу-вверх.
