— Тимур, — выдыхаю рвано, едва слышно.
Я вижу в глазах цвета хвои столько отчаяния, пока Смоленский осматривает меня с ног до головы, что враз становится стыдно. Видок у меня, по всей видимости, тот ещё. Последнее подтверждается уже вскоре. Сразу, как только отчим, продолжающий скулить и держаться за сломанный нос, сгибается от удара в солнечное сплетение.
— Где болит? — отчеканивает со скрытой яростью Смоленский, оказавшись поблизости и обхватывает моё лицо обеими ладонями.
Я едва успеваю сесть ровнее, но всё равно тянусь ему навстречу.
Жизненно необходимо не только ощущать его прикосновения. Надо самой обнять. Вцепиться в него. Почувствовать. Что реальный. Что правда со мной. Что заканчивается всё. И не будет больше боли. Только не с ним.
— Где болит? — повторяет свой вопрос владелец “Атласа”, безжалостно отстраняя от себя, вынуждая снова смотреть ему в глаза.
— Нигде, — безбожно лицемерю.
Наплевать уже. То, что он пришёл — куда важнее. Пусть сам мужчина определённо другого мнения. Отчаяние в его взоре сменяется досадой, сожалением, сочувствием… виной? Злостью.
— Я тебе что сказал? Уехать. Не возвращаться, пока не скажу. Зачем вернулась? — прищуривается гневно, впиваясь пальцами в мои щёки сильней. — Мальчишки где? — вспоминает и об этом.
Ответная улыбка на моих губах — вялая, усталая. Но всё же улыбка. Не могу не улыбаться, даже если он зол. Всё равно благодаря нему моё сердце бьётся ровнее, тише, спокойней. Тепло с ним. Безопасно.
— Мальчишек оставила с няней, — оправдываюсь, как могу.
Улавливаю его облегчённый вздох. Едва заметный. Плечи всё равно напряжены. И этому есть причина.
— Вот! Вот! Она созналась! — сиплым надрывом горланит отчим. — Они сообщники! Сговорились против меня, моих детей похитили вместе! И на меня она первой напала! Заберите её тоже!
Не ко мне, конечно же, обращается. И не к Тимуру. А я только сейчас сосредотачиваюсь на том, что нас в помещении далеко не трое.
Хозяин кабинета, подозреваю, уже бывший, стоит чуть поодаль ото всех, на пороге. Руки за спиной, за его плечом сопровождение в офицерских погонах. Плохо разбираюсь в чинах, но капитанские — самые знакомые, узнаю сразу. В небесно-голубом взгляде Кости Наумова светится не меньше сожаления, нежели в зелёном, самом родном. А вот на лице ещё одного — незнакомого мне мужчины, лишь маска отстранённости. Его я выделяю больше остальных. Как минимум потому, что за его спиной жмётся… Лена. Понятия не имею, как её вообще сюда пустили и что она здесь делает. Но смотрит она на этого мужчину с большой надеждой. Как оказывается впоследствии, неспроста.
— А он… кто? — шепчу тихонько Тимуру.
Тот пожимает плечами.
— Препод её, — хмыкает неожиданно добродушно.
А в моей голове ко всему прочему, ещё один пазл, образующий общую картину, добавляется. Ведь я быстренько соображаю, что за препод такой. Лена рассказывала о нём. Не просто препод. По уголовному праву. Он же — новый заместитель главного прокурора нашего округа, который по-прежнему выглядит, как самый исключительный мистер невозмутимость. Даже после прозвучавших обвинений в наш со Смоленским адрес, он самым банальным образом представляется. И уже потом…
— Фролов Анатолий Леонидович, — обращается он к отчиму беспристрастным тоном, упоминая дату его рождения и другие регистрационные данные, устанавливающие личность гражданина. — В соответствии со статьёй… — далее следует длиннющий перечень, содержащий статьи и выдержки сразу из нескольких кодексов Российской Федерации.
Наряду со звучанием ровного твёрдого голоса, так понимаю, дотошно придерживающегося установленной процедуры задержания, в кабинете прибавляются новые действующие лица. Двое мужчин останавливаются около отчима, поднимая его, утаскивая на выход. Всё напоминает какой-то фантастический сон, я снова не верю глазам своим. Задержан не только сам Фролов. Тот, благодаря кому отчиму всё с рук сходило, отправляется вместе с ним в одном направлении, тоже под стражей.
— Но ты же явку с повинной написал? — обозначаю уже вслух, вернув внимание к Тимуру. — Как тогда?… — не договариваю.
Тёмная бровь вопросительно выгибается.
— Я? — удивляется встречно Смоленский, перебивая меня. — Не я, золотко, — отрицательно качает головой. — Экономка ваша написала. Потому что ей сперва обвинение в пособничестве предъявили, а потом запугали до чёртиков, закрыв в изоляторе, — устало вздыхает и крепко обнимает, наконец, прижимая к себе. — Так и не сказала мне, где болит, врача надо бы… — вздыхает повторно, но уже не для меня.
И на этот раз я его ворчание бессовестно игнорирую. Всё равно никакой медицинской помощи на горизонте не наблюдается. Ну, до поры, до времени.
— Я сообщил, скоро будет, — кивает на слова владельца “Атласа” прокурор. — Поправляйтесь, Анастасия Станиславовна, — коротко кивает непосредственно для меня, после чего неожиданно нагло подхватывает Наумову-младшую под руку и не менее нагло утаскивает за собой.
Она только и успевает рот открыть, бросив мне беззвучное с соответствующим жестом:
— Позвони!
Две секунды, и я её больше не вижу. Кабинет вообще подозрительно быстро пустеет. Хотя вопросы в моей голове лишь множатся и множатся. Например…
— А как же показания Анны Викторовны? Прокурор просто взял и поверил тебе? Не им, — откровенно не понимаю.
Согревающие объятия становятся на миг крепче. И вместе с тем:
— Не мне одному. Ей тоже.
Слишком мало, чтобы объяснить и донести всё то, что произошло на самом деле.
— Ей? — непонимающе пялюсь на Тимура.
— Ей, золотко, — кивает утвердительно брюнет.
Я всё ещё не понимаю. Даже после того, как вслед за его голосом раздаётся ещё один. Робкий. Тихий. Знакомый, как тысяча болей.
— Мне. Прокурор поверил мне…
Если бы реальность раскололась на миллионы кусочков прямо здесь и сейчас, или же Везувий разверзся посреди кабинета, я бы и то поразилась куда меньше. Да что угодно в этой жизни может произойти. Всё легче принять, чем тот факт, что миниатюрная шатенка, появившаяся в дверном проёме — моя…
— Мама?
Всё такая же бледная. Как я помню. Вены проступают на запястьях, будто синяки. Она стоит, переминаясь с ноги на ногу, явно нервничает, кусает нижнюю губу. И смотрит затравленным серым взором, совсем как тогда, виновато, беспомощно, подло пробуждая в моей душе мириады противоречий.
— Ты вернулась.
Вроде бы констатация факта с моей стороны. Но скорее вопрос. И ещё множество невысказанных, что вспыхивают в моей голове. Она ведь ушла. Оставила. И меня. И сыновей своих. Сдалась. А теперь…
— Вернулась, — подтверждает женщина.
Должно быть, это последняя капля в веренице событий, что планомерно добивают мой мозг. Я не хочу больше думать. Не хочу анализировать. Могу лишь глотать беззвучные слёзы, крепче прежнего цепляясь за того, в ком по-настоящему вижу и чувствую опору. Он-то и подводит итог.
