Мильтон призывает на помощь Уранию, которую в древности почитали как музу астрономии, но тут же заявляет, что она не входит в число классических девяти муз. По его мнению, это какая-то другая муза, сестра Мудрости. Но помощь покровительницы астрономии и впрямь необходима, потому что в седьмой книге Рафаил повествует о том, как Бог сотворил мир — не только Землю, но и Вселенную в целом, «Простор, почти безмерный, полный звезд, — / Миров, которые когда-нибудь, /Возможно, ты захочешь населить».
Сатана по-прежнему остается за кулисами, и самое интересное, что мы находим в седьмой книге, — это великолепное описание зарождающегося природного мира: «…и статные стволы / Деревьев, словно в пляске, наконец, / Восстали, простирая ветви крон, / Сплошь в завязях обильных и плодах». И еще: именно в обращении к Урании Мильтон признаётся, в каком бедственном, почти отчаянном положении находится он сам: «…до черных дней, / До черных дней дожить мне довелось. / Я жертва злоречивых языков, / Во мраке прозябаю, средь угроз / Опасных, в одиночестве глухом». Но он утешается мыслью о том, что Урания будет «руководить его песней» и сыщет для нее «достойных слушателей, пусть немногих» (эта последняя фраза впоследствии поддержала многих и многих одиноких писателей).
Книга восьмая
Четыре центральные книги «Потерянного рая», из которых эта — последняя, составляют своего рода ретроспективу: в них описываются события, предшествовавшие основной истории. Это не флешбэк в строгом терминологическом смысле, потому что основной обрамляющий нарратив продолжает развиваться, но, тем не менее, мы воспринимаем эти книги именно как флешбэк, поскольку персонажи основного повествования в них заняты исключительно разговорами о том, что было в прошлом.
Здесь, в книге восьмой, Адам и Рафаил продолжают беседовать о происхождении всего сущего, и Адам проявляет характерную пытливость, которая уже стала главным свойством человека. Рафаил советует ему умерить любопытство: «…не томись / В разгадыванье сокровенных тайн / ‹…› пребудь / Смиренномудрым…» Легче сказать, чем сделать, подумает читатель. К тому же Рафаил и сам проявляет известную любознательность — просит Адама рассказать, каким образом он, первый человек, появился на свет (ангел пропустил это событие, поскольку отсутствовал по делам). И Адам рассказывает о том, как он пробудился и почувствовал себя одиноким и как в ответ на его просьбу Бог сотворил Еву. На этом месте Рафаил снова предостерегает Адама, советуя ему не слишком обольщаться красотой женщины: «…Она, сомненья нет, / Прекрасна и твоих достойна ласк, / Любви, благоговенья, нежных слов, / Отнюдь не подчиненья…» Но Адам продолжает любопытствовать и спрашивает Рафаила, способны ли ангелы выражать свою любовь в плотском союзе. От этого вопроса ангел заливается краской смущения: очевидно, ангелы умеют не только есть (как мы видели в пятой книге), но и наслаждаться своего рода эфирными соитиями. И на этом пространное отступление, занявшее целых четыре книги, подходит к концу.
Книга девятая
Это самая длинная книга поэмы — и, в некоторых отношениях, самая потрясающая. В описании встречи Сатаны с Евой мильтоновский дар драматического повествования достигает вершины. И сам процесс соблазнения (как с психологической, так и с нравственной стороны), и последующие реакции Адама и Евы, и их взаимные упреки показаны настолько живо и достоверно, что я смело могу утверждать: ни в одном романе или драме я не встречал ничего подобного.
И снова мы убеждаемся в том, насколько Сатана как персонаж интереснее Бога. Например, при виде невинного изящества Евы он испытывает совершенно неожиданные (для врага рода человеческого) чувства:
…любым
Движением, она смиряла в нем
Ожесточенье, мягко побудив
Свирепость лютых замыслов ослабить.
Зло на мгновенье словно отреклось
От собственного зла, и Сатана,
Ошеломленный, стал на время добр…
И Мильтон, этот непревзойденный мастер образа, использует здесь все доступные ему приемы в полной мере. Сатана приближается к Еве «…путем окольным», «как бы страшась, но алча»:
…так моряк
Искусный, управляя кораблем,
Близ мыса или устья, где ветра
Непостоянны, изменяет курс,
Частенько перекладывая руль
И паруса…
Их встреча — кульминационная точка, к которой постепенно подводило нас все предшествующее повествование. Я представляю себе, как Мильтон предвкушал эту грандиозную сцену с того момента, как впервые ее замыслил; представляю, как он примеривался к ней, оценивал свои силы, и наконец, сочтя, что задача ему все-таки по плечу, принялся за работу, исполненный яростной и хладнокровной радости.
Книга десятая
И вот начинают разворачиваться все прискорбные последствия этой кульминационной сцены. Бог видел всё. Он прощает ангелов, поставленных сторожить райский сад, потому что предотвратить злодеяние Сатаны им и впрямь было не под силу. Судить падших людей он посылает Сына (гораздо более склонного к сочувствию, чем Бог Отец), а сам предает проклятию Змея.
Помимо неослабевающего — и выраженного чрезвычайно тонко — психологического интереса к тому, как развиваются в душах Адама и Евы чувство вины и раскаяние и как первые люди с горечью осознают, что жизнь их отныне изменится бесповоротно, мы наблюдаем, как отразился их поступок на мироздании в целом. Бог повелевает ангелам наклонить земную ось, чтобы на место вечной весны, которая «улыбалась [Земле] круглый год», пришли «язвящая стужа» и «знойная духота».
Мало того, Грех и Смерть, достроившие исполинский мост между земным миром и преисподней, входят в мир и начинают сеять раздор среди живых существ: «…Зверь восстал / На зверя, птицы кинулись на птиц, / И рыбы ополчились против рыб. / Отвергли все растительную снедь / И начали друг друга пожирать».
В этой книге мы в последний раз встречаем Сатану, который возвращается в Ад и возвещает о своем торжестве, но, к своему изумлению, слышит вместо восхищенных возгласов и рукоплесканий «свирепый свист / Несметных языков — презренья знак / Всеобщего…». Он сам и его приспешники превращаются в змей, но и этим наказание не ограничивается: в Аду появляется дерево, подобное райскому Древу познания, но плоды его оказываются на вкус горьки, как пепел. Эта средневековая комически-гротескная сцена полного уничижения — поистине прискорбный финал для великого романтического героя. Поэма же продолжается — но все внимание автора отныне принадлежит человечеству и его грядущей истории.
Книга одиннадцатая
Бог объявляет Адама и Еву изгнанниками и посылает ангела Михаила привести приговор в исполнение. Но прежде чем они покидают Рай, Михаил открывает Адаму видение будущего и показывает все, что произойдет с его потомками вплоть до Потопа. Насколько это интересно современному читателю, трудно судить, но лично для меня совершенно захватывающими остаются развивающаяся человечность Адама и Евы и тонкая игра эмоций (надежда подогревает страх, решимость смягчает горе), характеризующая новое — падшее — состояние человека.
