Один из плюсов писательского ремесла в том, что можно работать, не вставая из-за стола. Если лень подняться и пойти что-то выяснить, можно просто взять и придумать вместо этого что-то другое. Но иногда я все-таки даю себе труд выяснять всякие вещи, и если нахожу что-нибудь интересное, но такое, что не пригодится мне прямо сейчас, то приберегаю эту деталь до следующей книги и сочиняю для нее подходящий контекст. Вот, например, что происходит в Комнате Отдыха Иордан-колледжа после трапезы:
Магистр зажег спиртовку под маленькой серебряной жаровней и растопил в ней масло, после чего срезал пяток маковых коробочек и высыпал туда мак. После Трапезы всегда подавали мак: он прояснял ум, оживлял речь и способствовал содержательной беседе. По традиции его готовил сам Магистр.
Северное сияние, c. 19
Боже упаси, чтобы ректор Эксетер-колледжа чувствовал себя обязанным подавать опиум после ужина, — но, в конце концов, это же альтернативная вселенная! Эту пикантную подробность я извлек из дневника одной английской леди, жившей в Индии до восстания сипаев. Я искал нечто совершенно другое, но приберег описание маковой церемонии на потом — и вот, спустя десять лет, оно мне пригодилось.
Романист (по крайней мере, тот, что пишет сейчас эти строки) проводит свои «исследования» совершенно по-другому, чем это требуется для академической карьеры, — ничего общего с последовательным, сосредоточенным, дисциплинированным изучением литературы по теме! Хоть я и проучился три года в Оксфорде, но зрелым подходом к чтению так и не овладел — ни тогда, ни впоследствии. Вместо этого я порхаю от книги к книге, от предмета к предмету, с места на место, отвлекаясь то на яркое пятно, то на какой-нибудь интересный запах или образ, а подчас не нахожу в себе сил противиться порыву ветра, сносящему меня на обочину. И только позже, в тишине и одиночестве, я постепенно начинаю переваривать все накопившиеся впечатления и превращать их во что-то новое, — и это долгий и трудоемкий процесс.
Разумеется, художественная литература позволяет сколько угодно превращать что угодно во что угодно. Район Оксфорда под названием Иерихон
[29] (чье имя, кстати, навело меня на мысль назвать вымышленный колледж Иордан-колледжем) в реальной жизни очень респектабелен: в викторианских домиках, некогда построенных для рабочих, теперь живут семьи молодых профессионалов; колокольня Святого Варнавы — подлинный шедевр викторианского итальянского стиля, а огромное здание университетского издательства многие по ошибке принимают за еще один солидный колледж (и не только туристы: я знаю издателей, которые тоже так думали). Но, несмотря на это, мне всегда казалось, что у Иерихона есть второе дно — другая, скрытая личность, куда более живая и беспутная, не чуждая и барышничеству, и мелкой преступности, и ярмарочной богемности. Вот этот второй Иерихон я и описал в своей трилогии.
Схожая метаморфоза постигла в моих книгах чрезвычайно респектабельную улицу Линксайд, что проходит к северу от Сандерленд-авеню и засажена странными деревьями — вроде бы грабами, но какими-то искусственными на вид. За рядом аккуратных домов прячется симпатичное озерцо, на берегу которого когда-то давно стояла кирпичная фабрика. И вот как я описал жизнь и развлечения Лиры в компании оксфордских детей:
…Ученые не подозревали о соглашениях и разрывах, союзах и распрях, наполнявших жаром жизнь ребенка в Оксфорде. ‹…› Во-первых, дети одного колледжа (малолетние слуги, дети слуг и Лира) воевали с детьми другого. Но если на одного из них нападали городские, эта вражда забывалась: тогда все колледжи объединялись и вступали в битву с городскими. Распря эта была давней, тянулась уже сотни лет и приносила большое удовлетворение. Но даже она прекращалась, когда приходила угроза со стороны. Один враг был вечный и постоянный: дети кирпичников, которые жили на Глинах и были одинаково презираемы и колледжскими, и городскими. В прошлом году Лира заключила временное перемирие кое с кем из городских и совершила набег на кирпичников: они забросали тамошних тяжелыми кусками глины, развалили их мокрый замок, а самих их валяли в липкой грязи, которая доставляла им пропитание, покуда и побежденные, и сами победители не превратились в стаю вопящих големов.
Северное сияние, с. 36
Все это пришло мне в голову в тот самый момент, когда я начал писать процитированный абзац, — и ни секундой раньше. Мне нужно было подыскать для Лиры такого врага, который составил бы яркий контраст с другим врагом — увертливым, нечистым на руку, неуловимым и непостоянным: врагом из Иерихона, которого я намеревался описать в следующем абзаце. А поскольку я живу в десяти минутах ходьбы от того самого озера, полагаю, оно мне припомнилось само собой. Враг должен быть совершенно другим: тупым… медленным… тяжелым на подъем… тяжесть… грязь… глина… кирпичи… ага, придумал! Линксайд! Битва на Глинах очень пригодилась мне 1034 страницы спустя, но я и представить себе этого не мог, когда писал третью главу первой книги.
Писателям постоянно задают один и тот же вопрос: откуда вы берете идеи? Вот вам честный ответ: не знаю. Они сами приходят мне в голову. Но для того, чтобы бродить с раскрытым ртом и смотреть по сторонам остекленевшими глазами в ожидании, когда это случится, трудно найти место лучше, чем Оксфорд, — и многие романисты узнали это на собственном опыте. Я списываю это на туманы, поднимающиеся от реки: они оказывают растворяющее действие на реальность. В общем, как я уже сказал: город, где Южный Парад находится на севере, Северный Парад — на юге, а Парадиз потерялся под огромной автостоянкой
[30], где гаргульи колледжа Магдалены слезают по ночам со стен и отправляются на битву с гаргульями Нью-Колледжа, — это такое место, где всякая вероятность растворяется и улетает, как дым.
Я до конца своих дней буду благодарен Эксетер-колледжу за то, что он принял меня и открыл мне глаза на это явление действительности (если оно действительно имеет какое-то отношение к действительности).
