«Том и полночный сад» — великолепно сработанная история, но это еще не все (хотя от хорошей истории, в сущности, не требуется быть чем-то еще, кроме самой себя). Это линза, сквозь которую можно яснее рассмотреть кое-что интересное, а именно — то загадочное явление, которое мы называем временем. Старинные часы, отбивающие в полночь тринадцать ударов вместо двенадцати, отменяют обычное время — время бодрствования и каждодневных дел — и дарят нам целый час совершенно иного времени, протекающего где-то (или когда-то) еще. И происходит это благодаря личности Тома, переживающего переходы из одного времени в другое, и благодаря спокойному, доброму голосу рассказчика, повествующего о Томе.
Впервые я прочел эту книгу еще в детстве и, подобно многим другим читателям, поддался ее чарам, хотя и не запомнил ее толком. Тогда же у меня сложилось впечатление, что дневная жизнь Тома относится к далекому прошлому относительно того времени, в котором жил я сам. Я знал, что книга была написана совсем недавно, и предположил, что писательница намеренно перенесла ее действие назад во времени. На этот вывод меня натолкнули некоторые мелочи, вроде того, насколько серьезно взрослые относились к кори — словно это была какая-то жуткая смертельная болезнь, перед которой медицина бессильна. Возраст Тома в книге не сообщается, но я предположил, что ему примерно столько же лет, сколько и мне. Если бы я заболел корью, никто бы и не подумал так беспокоиться. Но в прошлом, судя по всему, еще и не так беспокоились. Кроме того, люди в этой книжке говорили странно. «Как мило с вашей стороны поставить мне в комнату цветы», — благодарит Том свою тетю Гвен. А в другом месте он говорит ей: «Мне бы не хотелось завтра возвращаться домой». Я с интересом отмечал такие вещи, как признаки давних времен. В свое время я ни разу не слышал, чтобы люди так выражались.
«Том и полночный сад», первое британское издание
Итак, действие книги разворачивалось в прошлом с самого начала — еще до того, как в ней появился сад, относящийся к еще более глубоким слоям прошлого. Недавно я перечитал «Тома…» и понял, что ошибался: на самом деле Филиппа Пирс писала историю о своей современности, о 50-х годах XX века. Просто эта история получилась немного старомодной, как и сама писательница, которая была привязана к прошлому сильнее многих. Кроме того, мне удалось разглядеть некоторые приемы, которыми она пользовалась, и от этого книга понравилась мне еще больше.
В наши дни выходит на удивление много романов, как для взрослых, так и для детей, написанных в настоящем времени. Недавно я побывал на презентации молодых писателей в одном университете; каждый из выступавших представил свой роман или часть романа, и почему-то почти все они были написаны в настоящем. (Когда я спросил их преподавателя, что он думает по этому поводу, он признался, что до сих пор этого даже не замечал.) От издателей художественной литературы я тоже слышал, что большинство книг, которые литературные агенты предлагают им, написаны в настоящем, а многие вдобавок еще и от первого лица. И точно так же обстоит дело с большинством книг, которые присылают мне на отзыв.
Очевидно, с нашими представлениями о художественной литературе или о прошлом произошло что-то такое, из-за чего молодые люди, да и многие зрелые писатели предпочитают рассказывать в настоящем времени о том, что определенно происходило в прошлом. Возможно, причиной тому влияние кино- и телефильмов: ведь любая драма, в том числе кинематографическая, происходит сейчас, а не когда-то, и сценические ремарки всегда формулируются в настоящем времени. Но если так, то писатели должны были переключиться на настоящее время гораздо раньше, — а этот процесс, насколько я могу судить, начался только в 90-е годы XX века. В 50-е, когда Филиппа Пирс сочиняла книгу о Томе, прошедшее время, в котором она писала, было общепринятым; настоящим временем писатели пользовались довольно редко, а когда такое случалось, на это всегда имелись веские причины. Например, Диккенс в «Холодном доме» и в других своих романах иногда прибегал к настоящему времени. Я и сам это делал, хотя и нечасто. Но в наши дни в настоящем времени пишут все кому не лень.
Я заговорил об этом для того, чтобы подчеркнуть контраст между той беспокойной, назойливой, суматошной атмосферой, которую создает постоянное употребление глаголов в настоящем времени, и классическим стилем Филиппы Пирс, во многом опирающемся на характер рассказчика. В ее повествовании чувствуется какое-то отстраненное и рассудительное спокойствие — именно этот тон в наши дни все чаще воспринимается как старомодный (в значительно большей степени, чем все нюансы, связанные с лечением кори или с особенностями речи некоторых персонажей). Я очень люблю этот классический тон, всегда им восхищаюсь и стараюсь добиться его в своих книгах. Одна из важных его составляющих — это голос рассказчика.
В нарратологии способ изложения, который она использует (через минуту я еще вернусь к этому «она»), называется свободной косвенной речью. Подразумевается, что рассказ ведется с такой точки зрения, откуда видны и происходящие события, и мысли и чувства персонажа по поводу этих событий. Многим читателям этот стиль кажется совершенно естественным, но сложился он не так уж давно. В английской художественной литературе первой его начала устойчиво употреблять Джейн Остин: нам сообщается не только о том, что происходит в романе «Эмма», но и о том, что об этом думает героиня романа, Эмма Вудхаус.
Однако точка зрения рассказчика не полностью совпадает с точкой зрения Эммы. Рассказчик может ясно и отчетливо выражать и другие точки зрения. Голос, повествующий о событиях в жизни Эммы, сообщает нам и то, что сама Эмма, возможно, предпочла бы от нас утаить:
Здесь, правду сказать, и таился изъян в положении Эммы; излишняя свобода поступать своевольно, склонность излишне лестно думать о себе…
[57]
Затем эта язвительная сторонняя оценка юной леди естественно и легко сменяется описанием собственных чувств и мыслей Эммы:
Он неверно истолковал чувства, которые не давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык. На себя, одну себя она сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею. Это они помешали ей говорить, и, сев в карету, она на миг бессильно откинулась назад, но тотчас — браня себя, что не простилась, не отозвалась, что уезжает с недовольным видом…
Этот метод повествования настолько ловок и гибок, что большинство читателей, вероятно, просто не замечают, как взгляд рассказчика перепрыгивает с одной точки на другую. И тот же самый процесс мы наблюдаем в книге «Том и полночный сад».
Вот голос, рассказывающий о Томе со стороны:
Он еще дорисовывал детали, когда снова услышал бой старинных часов. Да, звук доносился снизу громко и отчетливо, можно было легко сосчитать удары. Том снисходительно улыбнулся, часы опять пробили совершенно неверное, просто невероятное время
[58].
