Эта лекция памяти Филиппы Пирс была прочитана в Хомертон-колледже Кембриджского университета в 2011 году.
После лекции одна из слушательниц (которая оказалась дочерью Филиппы Пирс) подошла ко мне и спросила, знаю ли я о том, что эта знаменитая последняя глава обязана своей славой редактору. Я не знал, и она рассказала мне, что первоначально за этой главой следовала еще одна, но редактор посоветовал убрать ее, сочтя известный нам финал идеальным. Филиппа Пирс прислушалась к его совету. Иногда мне кажется, что фамилию редактора — наряду с фамилиями верстальщика и дизайнера — следовало бы указывать на каждой книге.
Чтение в Пограничье
Чтение, книги и иллюстрации
О пространстве между внутренним миром читателя и книгой, которую он читает, а также о некоторых иллюстрированных книгах, в Пограничье которых мне особенно нравится гулять
Пограничье, то есть область, которая начинается непосредственно за границей, — это пространство, формирующееся между индивидуальной психикой читателя и книгой, которую он читает. Для каждого человека это пространство будет особым, потому что некоторые части Пограничья принадлежат книге, а некоторые — конкретному читателю, то есть нам: нашим воспоминаниям; ассоциациям, которые у нас вызывает то или иное слово или пейзаж; тем элементам повествования, которые находят особый отклик у нас лично. Поэтому сколько бы ни было у книги читателей, среди них никогда не найдется даже двоих, которые восприняли бы эту книгу одинаково. Но мы всегда можем поговорить об этом с другими читателями; можем рассказать им о своих впечатлениях и сравнить нашу пограничную область с чужими.
Эта тема напрямую связана с понятием «лиминальность», или опыт пороговых состояний. Отправляясь в Пограничье, мы переходим из одного состояния сознания в другое, или, если угодно, с одного экзистенциального плана на другой. Обратившись к Википедии (в 2010 году) за ответом на вопрос, что такое лиминальность, я нашел определение, которое, на мой взгляд, едва ли можно улучшить: лиминальность — это «состояние, характеризующееся неоднозначностью, открытостью и неопределенностью. Наше чувство „я“ отчасти растворяется ‹…› Это переходный период, в котором обычные границы мысли, самоопределения и поведения становятся более гибкими; это ситуация, способная открыть перед нами новые перспективы».
Это подвижное, переходное, неоднозначное состояние великолепно изображено на картине Гвен Джон «Выздоравливающая».
У Гвен Джон были верный глаз и твердая рука, и на многих ее картинах изображены женщины за чтением; похоже, это была ее любимая тема. Выражение лица у читающей женщины — увлеченное, внимательное и спокойное: она сосредоточена на книге и в то же время совершенно расслаблена. Мир вокруг нее как будто растворяется в бледной, призрачной дымке грезы или сна. Мы не знаем, сколько времени она уже провела за книгой: пять минут или пять часов. Мир, в котором она сейчас живет, остается для нас невидимым; женщина находится в том самом Пограничье, и все, что мы видим, — это небольшое замкнутое пространство между ее глазами и книгой у нее в руках. Она сейчас одна — и в то же время не одна. И она совершенно довольна своим состоянием, как и мужчина на картине Домье.
Гвен Джон, «Выздоравливающая». (См. также цветную вклейку.)
Оноре Викторен Домье, «Читающий мужчина в саду»
В сценах, подобных этой, есть некая идеальная самодостаточность. Читатель, книга, окружающая обстановка… мы с вами — тоже читатели книг, и смотрим на все это с удовольствием и узнаванием. Это совершенная гармония: деятельность и покой, внутренний мир Пограничья и внешний мир сада, пронизанного солнцем, расслабленность и сосредоточенность. Когда мы видим кого-то, настолько погруженного в книгу, мы, любители книг, узнаем в нем родную душу: мы понятия не имеем, кто он такой, и вместе с тем понимаем, что у нас с ним много общего. Мы разделяем и одобряем его желания; то, что приносит ему удовольствие, нравится и нам. Мы бы тоже с радостью посидели на этой удобной скамейке в тени деревьев, испещренной пятнами света.
Точно так же нам понятна и свирепая страсть читательницы, изображенной на картине Бальтюса. Эта девушка похожа на хищное животное, выслеживающее книгу, как добычу. Кошка, с виду так невинно сидящая рядом, на самом деле только кажется безобидной: просто у нее сейчас нет мыши, с которой можно было бы поиграть. А у девушки такая мышь есть: эта книга, которую она обхватила одной рукой и ни за что на свете не отпустит. Эта картина, как и многие другие работы Бальтюса, полна двусмысленностей, загадок и сексуальных подтекстов, а подчас и откровенностей: почему вторая девушка спит, положив себе на колени футляр от виолончели? Почему на нижнем конце этого футляра стоит кувшин? Глядя на молодую читательницу, устроившуюся на полу, вполне можно предположить, что вторая девушка на самом деле мертва, а вовсе не спит.
Бальтюс, «Гостиная»
Дело в том, что когда вы читаете с такой самозабвенной страстью, все остальное становится неважно. Будем честны: навязчивое, беспощадное, одинокое, беспринципное, почти что дикарское поглощение текста, практически уничтожающее для нас внешний мир, — это одно из тех состояний, которое мы когда-то наверняка испытывали сами.
На последней иллюстрации в этой коротенькой серии — на плакате из коммунистического Китая — изображено счастливое собрание рабочих и крестьян, которые учатся читать. Здесь тоже показано, как может выглядеть чтение при взгляде со стороны, но это чтение совершенно иного рода. Здесь одиночеством и не пахнет: чтение — это социальный императив; это ваш долг перед партией; когда вы научитесь читать, вы сможете изучить труды Мао Цзэдуна, из которых узнаете верные ответы на все вопросы, — и тогда, подобно солнцу на востоке, над миром воссияет диктатура пролетариата.
С точки зрения китайских коммунистов чтение — занятие коллективное. Поэтому не удивительно, что режимы, подобные этому, активно осуждают и подавляют саму идею частного, одинокого чтения, примеры которого мы видели на картинах Домье, Гвен Джон и Бальтюса. Такое чтение мыслится как антисоциальное; оно граничит с государственной изменой. Оно означает, что вы повернулись спиной к воле общества. Оно означает, что вы предаете партию. И поэтому такое сильное впечатление производят книги наподобие чудесного романа Дай Сы-цзе «Бальзак и портниха-китаяночка», воспевающего то уединенное, почти тайное погружение в книгу, которое изображено на первых трех иллюстрациях.
Дэн Шу, «Учимся читать и писать»
