Страница 125 из «Мауса» Арта Шпигельмана
Вопрос остается в подвешенном состоянии до самого конца и прямого ответа так и не получает. Напротив, сам сюжет постоянно напоминает, что именно так (как разные биологические виды) в ту эпоху и воспринимали человеческий род те, кто обладал властью управлять ходом вещей. Но к концу книги эта максима постепенно и ненавязчиво опровергается — тем, что персонажи могут сколько угодно выглядеть как мыши, кошки или свиньи, но на самом деле они люди. Они сложные и неожиданные, как люди, а люди… способны решительно на все.
В центре сюжета находятся трудные, мучительные отношения между Артом и его отцом Владеком, пережившим Освенцим, — маниакальным, злым, выжившим из ума, беспомощным, сварливым и совершенно невыносимым стариком, за жизнью которого мы наблюдаем сразу в двух мирах: в современности Нью-Йорка и Катскильских гор (названия имеют значение), где он на пенсии и считает каждую полушку, и в прошлом оккупированной Польши и концентрационных лагерей. Все в целом построено как воспоминания Арта, где он беседует с Владеком о его жизни при нацистах. Владек рассказывает свою историю, и реплики Арта (первое лицо, прошедшее время) уступают место репликам Владека, так что большая часть нарратива технически представляет собой флешбэк.
Имена и названия, как я уже сказал, имеют значение. Арт, герой истории, — тот же Арт, что значится на титульном листе? Арт Шпигельман — человек, а Арт-персонаж выглядит как мышь. В одном поистине удивительном фрагменте, когда примерно две трети истории уже рассказано, Арт вдруг заводит речь об искусстве (англ. «art») — о своем искусстве и о том, что оно делает с художником и с предметом его творчества.
Арт на этом этапе — не мышь, а человек в мышиной маске, и журналисты, явившиеся донимать его своими интервью, — такие же люди, просто в масках кошек и собак, но определенно НЕ кошки и собаки. Этот Арт — автор, не совпадающий с Артом-рассказчиком. И вот на протяжении целых шести страниц, читая, как Арт беспокоится о своем искусстве, мы уже пребываем в совершенно ином мире, отличном от тех двух, где развивается история. Только в этой линии слова написаны маленькими буквами.
Форма предметов, размер букв и расположение картинок на фоне — все это важно для комикса. Комикс — это не просто роман в картинках, а нечто совсем другое.
Само по себе наличие картинок в печатном тексте — дело отнюдь не новое. Уже Уильям Кэкстон включал гравюры в свои первые английские книги, а некоторые наши величайшие романы с самого начала задумывались в сопровождении иллюстраций. «Ярмарка тщеславия» была бы неполной без рисунков Теккерея, расширяющих и комментирующих текст. Карьера Диккенса как романиста фактически началась с текстов к гравюрам Роберта Сеймура, изображающим «сладкую жизнь» кокни. Из них, собственно, и родился «Пиквикский клуб». Диккенс в нашем восприятии неотделим от Фица (Хэблота Брауна) — его самого плодовитого иллюстратора, а тому, как мы воспринимаем мир Шерлока Холмса, мы в равной мере обязаны рисункам Сидни Пэджета и словам Конана Дойла.
Иными словами, адекватная критика комикса как жанра подразумевает, что критик должен отказаться от негласной установки, что картинки — это не для взрослых, что они нужны только людям, не умеющим как следует читать, и что умная и серьезная публика интересуется исключительно текстом. Чтобы сказать хоть что-нибудь о комиксах, где от картинки зависит значительная часть смысла, придется принимать в расчет «формы вещей» — хотя бы ту же полную луну, на фоне которой изображены силуэты персонажей в самых важных сюжетных точках «Мауса», словно это постер к кинофильму.
В самом начале старый Владек говорит, что юный Владек был романтичен и удал, но кино — это искусство иллюзий и полная луна столь же горька, сколь и сладка. Это не истина, а лишь то, чего очень хочется. Никакого «долго и счастливо» не вышло: пережитое так никогда и не отпустило Аню, и в 1968 году она покончила с собой. Образ луны глубоко ироничен, это чувствуется с первого взгляда.
Возможно, самый сильный момент наступает ближе к концу, и передать его иначе, чем картинкой, вряд ли получилось бы. Из Освенцима Владек добирается домой, к Ане, и письмом сообщает ей, что он уже в пути. В конверт он вкладывает фотографию. Старый Владек говорит Арту: «Я как-то проходил мимо фотостудии, и там была лагерная униформа — новенькая и чистая — специально для фото на память…»
И вот она, фотография. Мы видим персонажа, которого вместе с Артом научились любить и ненавидеть, доводящего нас обоих до отчаяния, — но не в облике мыши. Перед нами мужчина, красивый, сильный, гордый и недоверчивый мужчина в самом расцвете сил, перенесший ужасные страдания и оставшийся в живых — не в последнюю очередь благодаря тем самым качествам, из-за которых его так сложно любить и принимать. Мы видим человека во всей его требовательной и утомительной сложности.
— Здесь его фотография! — восклицает Аня, открывая письмо. — Боже… Владек и в самом деле жив!
Он в самом деле жив. И история — чистая правда. Воздействие этой фотографии на читателя и зрителя просто ошеломительно.
Да, комиксы — это современная форма искусства, но у нее древние корни. В самом начале войны молодой Владек идет в польскую армию, и его берут в плен немцы. Он бежит, находит дорогу домой, пытается взять на руки маленького сына Рышо, но тот пугается и кричит.
Вот что происходит у Гомера на стенах Трои:
… сына обнять устремился блистательный Гектор;
Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону
С криком припал, устрашася любезного отчего вида,
Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым,
Видя ужасно его закачавшийся сверху шелома
[64].
Как видно, мужчины в военной форме тысячелетиями пугали своих детей. В конце истории имя Рышо появляется снова, хотя он умер сорок лет назад. Владек, больной и находящийся на пороге смерти, говорит Арту: «Выключи, пожалуйста, свой магнитофон… Я так устал говорить, Рышо, хватит пока историй…»
Страница 294 из «Мауса» Арта Шпигельмана
Арт стоит у его кровати и молчит, потому что искусство только что растворилось в чем-то большем — в самой жизни, и сказать ему больше нечего.
Я начал с нескольких вопросов и до сих пор не уверен, что на них когда-нибудь получится ответить. «Маус» — настоящий шедевр. Шедевры создают вокруг себя тайны, это в их природе; они ставят гораздо больше вопросов, чем дают ответов. Но если само понятие канона имеет какой-то смысл, «Маус» будет в самом его сердце. Подобно всем великим историям, он рассказывает нам о нас самих куда больше, чем мы могли подозревать.
