***
Настя уже не вспомнила бы, когда в последний раз так неистово молилась. Может в детстве, еще когда верила в реальную возможность повлиять на что-то с помощью собственных желаний, обращенных к высшим силам. А теперь, отчаявшись, не нашла ничего лучше, как вновь взывать к богу, моля о том, чтоб ее не заметили. Не заметили под боевым раскрасом, в толпе таких же, за собственным весельем. Как же она на это надеялась! Как бессмысленно и обреченно надеялась!
Ее состояние не укрылось от остальных девочек, некоторые, боясь повторения инцидента с падением, бросали встревоженные взгляды, мол, все хорошо? И Настя натягивала на лицо улыбку, неуверенно кивая. Сейчас она с удовольствием спрыгнула бы вниз, а потом убежала куда подальше. Но нельзя – Имагин здесь, и еще одного промаха ей не простят. Потому бежать нельзя, можно только молиться. Бессмысленно и обреченно.
Настя почувствовала тот момент, когда ее заметили. Наверняка, заметили не просто так. Скорей всего, Алина сделала для этого многое.
За что? Может, Настя когда-то получила партию, которую хотела она. Может, еще в детском классе Асю поставили в пару с мальчиком, с которым танцевать хотела Алина, а может, все дело в том, что именно Алина сейчас так ластится к Пете, что-то шепчет ему на ухо, улыбается, держит за руку, кладет голову на плечо.
Она оказалась права – Света – лишь временное увлечение. Только неужели думает, что сама станет постоянным? И за что так жестоко с ней, с Настей? Чувствует конкуренткой? Зря. Теперь-то точно зря.
Веселова изо всех сил пыталась не смотреть в сторону затихшего столика, а он правда затих. Не было больше того веселья, с которым компания ввалилась в зал, веселья вообще не было. Такие знакомые и одновременно неизвестные ей люди все как один молча следили за ней, прожигая дыры, не хуже Имагина.
Хотя победителем сегодня однозначно был Петр. Пусть невольно, но несколько раз Настя встречалась с ним взглядами. Он не замечал попыток Алины прижаться тесней, поцеловать, приласкать, смотрел на одну из бабочек, явно одновременно злясь и чувствуя отвращение.
И этот его взглядом подстегивал танцевать еще откровенней, ярче, сильней.
Он будто кричал – 'как ты могла?!'. И у Насти был ответ. Могла. Могла приблизительно так же, как он смог ее вышвырнуть. Вышвырнуть по протекции Светы, а потом и ее наверняка выбросить из коллектива, уже по просьбе Алины, а потом и дредастую подругу отправит в отставку, теперь уже по желанию очередной, греющей постель и другие приглянувшиеся горизонтальные поверхности.
С каждым его новым взглядом, в Насте все сильней клокотала ярость – он не имел права ее упрекать. Кто угодно, но не он.
Долго душа поэта не выдержала. Веселье у компании не задалось. Не задалось настолько, что они ушли уже через час. Все молча, тихо, без улыбок и шуток, только Алина оглянулась уже у выхода, пожала плечами.
Мол, прости, но на войне…
Да, на войне бывает по-всякому. Например, гадко и больно, приблизительно так, как Насте было сейчас.
***
– Что это было? – уже в коридоре Настю поймала Амина, придержав за локоть.
– Ничего, – Веселова же выдернула руку, безразлично пожимая плечами. Не хватало еще перед посторонними отчитываться.
– Знакомые заходили, да? – второй вопрос заставил Настю остановиться, обернуться. В нем почему-то звучало злорадство.
– Пошла ты… – бросив прямой взгляд в глаза главной бабочки, Настя направилась в свою каморку.
По правде, послать следовало не Амину. Но ей можно было сказать спасибо за то, что стало немного легче.
Еще легче стало, когда Настя хлопнула дверью в каморку, а потом пнула казенный диван казенной же босоножкой.
Ну вот, самое страшное случилось, чего ждать дальше? Когда новость дойдет до мамы? Когда над Андрюшей начнут издеваться в школе? Когда он полезет из-за нее в драку и разобьет какому-то дураку нос? Когда бабки у подъезда уже официально станут смотреть, как на сильно неприличную женщину?
Зло стянув с себя весь блестящий латекс, Настя забралась в джинсы, любимую футболку. Услышала телефонный звонок, но даже не полезла в сумку, предпочитая не смотреть, кто это.
Может, Пирожок с очередным предложением, может, Петя, жаждущий что-то выяснить, может, Алина – чисто поржать. Ну или Амина, не ожидавшая такой наглости и теперь желающая взять ответ. Пофиг.
Настя вышла на улицу, не ответив ни на один оклик, приветствие или прощание, развязала лямки рюкзака, доставая трубку. Оказывается, звонил неизвестный номер. Какому олуху захотелось связаться – было фиолетово. Набрав номер такси, Настя отошла от заднего входа в здание, с тоской смотря на бетонную урну.
Она предпочитала не курить, но сейчас жутко хотелось сделать пару затяжек. Прям до смерти. Почти так же, как отмотать время назад и все переиграть. Например, поменяться с кем-то из девочек, не приходить сегодня, или встретить Алину раньше, и тут два варианта: либо оттаскать за волосы, что она честно заслужила, либо в чертов миллионный раз объяснить всем, что Петя ей нахрен не нужен.
Не стоит он того, чтоб сначала выдворять ее из группы, лишать возможности заработать, а теперь еще и унижать – приводя посмотреть.
Нет, время однозначно нужно отматывать до того драного момента, когда она застенчиво улыбнулась, отвечая на вопрос Пети, не против ли она сходить с ним в кино.
От раздумий девушку отвлек еще один телефонный звонок.
– 'Вас ожидает белая Шкода, номера…' – к бордюру подкатила указанная машина, Настя юркнула на заднее сиденье, повторяя водителю адрес.
Краем глаза она увидела движение за окном, но внимания на него не обратила, как и на очередной звонок с незнакомого номера.
***
– Остановите здесь, пожалуйста, – девушка выпрямилась на сиденье, впервые подавая голос после десяти минут молчания. Ехать по пустынному городу было хорошо, даже тревога немного забылась, с каждой минутой становилось все светлей. Говорят же, что утро вечера мудреней, Настя очень надеялась, что так и есть, что с окончательным приходом утра, станет легче.
Не желая спорить, водитель затормозил у обочины, принял оплату, даже улыбнулся грустной уставшей девушке, не похожей на тех, кого обычно приходится забирать из-под стен клуба, не упитой и не обкуренной, просто грустной.
Настя же проводила машину взглядом, а потом засунула руки в карманы, медленно ступая в сторону дома. Она вышла всего за несколько кварталов от своего парадного, захотелось прогуляться, проветриться, подумать.
Например, о том, что делать дальше? Бежать и перед кем-то оправдываться? Перед кем? Перед Петей, который сам же толкнул ее в бабочки. Перед другими, которые пусть и не толкали, но за это время даже ни разу не позвонили, не спросили, как дела? Или пойти поплакать вместе со Светой, которую, кажется, ждет или уже постигла та же участь? Да и за что оправдываться? Неужели это настолько постыдно, позорно, противно и пошло, насколько гневным был взгляд Пети? И вообще, какого черта он так смотрел? По какому праву осуждает?
