А теперь в роли тещи уже она. И нужно держать марку…
Наталья выпорхнула в коридор, глядя перед собой. Пыталась улыбаться максимально дружелюбно и в то же время не слишком натужно. Окинула взглядом сына, потом повернула голову.
Нитка, на которой держались камушки янтаря, оказалась плевой. Достаточно было легко дернуть, чтоб на паркет посыпались коричневатые капельки, отскакивая, а потом разлетаясь во все стороны.
Наталья встретилась глазами с Имагиным, у которого почему-то тут же опустились руки. И та, что с герберами, и та, которая держала Настю. Девушка вновь обернулась, не понимая еще, что произошло, а потом улыбка сползла уже с ее губ. Взгляд Глеба был совершенно пустым и таким же холодным, как следующие мамины слова.
– Вон из моего дома, Северов.
Глава 18
– Настя…
– Не подходи ко мне. – Девушка взмахнула рукой, пресекая очередную попытку приблизиться, сгребла свои вещи, бросая их в сумку.
– Настя, послушай…
– Нет, – блеснула глазами, задерживаясь лишь на секунду на его лице, а потом понеслась в ванную. Он побрел следом.
– Настя…
– Я видеть тебя не могу. Понимаешь? Дай мне две минуты, не попадайся на глаза. – Она начала по одному сбрасывать флакончики все туда же, поверх одежды.
Зачем вообще пришла? Неужели эти шмотки нужны ей настолько? Да к черту шмотки! Все к черту! А главное – к черту три последних месяца ее жизни.
Удивительно, но Глеб послушался. Вернулся в спальню, сел на угол кровати, опустил голову, дожидаясь, когда она выйдет.
Он волновался, что знакомство с Настиной мамой может получиться не таким удачным, как им хотелось бы. Волновался, что ляпнет что-то не то, сделает что-то, из-за чего женщина насторожится. Что просто внешне покажется ей слишком наглым и довольным. А получилось… А получилось куда более жестоко.
– Забери, и больше… никогда не звони мне.
Настя вышла из ванной бросила сумку в арке, разделяющей спальню и коридор, подошла.
Ей нужно было подойти хотя бы затем, чтоб оставить ключи и подаренный телефон. Девушка точно знала, что в эту квартиру больше не вернется никогда, и любые вещи, способные напомнить о нем, тоже были не нужны. Все это сейчас вызывало в ней только отвращение и гнев. Немного к себе, немного к нему.
К сожалению, он, видимо, надеялся, что произошедшее – не смертельно. Вместо того, чтоб позволить спокойно уйти, притянул к себе, обнял за талию, утыкаясь лбом в живот.
Настя дернулась, он придержал. Снова дернулась, вцепилась в плечи, чтоб оттолкнуть, он не дал.
– Выслушай меня, Насть…
– Нет, – все равно не пустил. – Не хочу ничего слушать, Имагин… Точнее Северов. Ненавижу, – отвернувшись, она закусила губу. Больно было до слез. Больно, обидно, горько, и злость душила. И на него, и на себя. Интуиция ведь кричала. Не зря. Не зря она так долго сопротивлялась, не зря чувствовала опасность. Все не зря. Знала ведь, что нельзя с ним связываться. Думала, потому, что он для нее опасен, а оказалось, что уже не опасен. Все, что мог сделать плохого, он уже сделал. Когда-то… Семь лет тому.
– В ту ночь, Алексей, мой друг, расстался с девушкой. – Вот только кто ж ее слушает? Мужчина, по-прежнему прижимающийся лбом к ткани футболки, заговорил.
– Плевать мне на тебя и на твоего друга.
– Поехал топить горе. Я долго пытался узнать, куда именно, а он не отвечал. Я боялся за него, думал, что наделает глупостей. Он такой… был. Очень вспыльчивый.
Настя закусила губу еще сильней. Он был вспыльчивый. А ее отец был другим. Объединяло же их то, что оба… были.
– Нашел его в каком-то вонючем баре, усадил на свой байк, повез трезветь…
– Ненавижу, – боль из-за прикушенной кожи больше не помогала сдержать слезы. Одна покатилась по щеке.
– Я отвез его на набережную. Холодного душа поблизости не было, зато вода, кажется, помогла. Он полночи мне душу изливал, Настя. А я слушал. Вокруг так тихо было, хорошо, а он рассказывал сначала о том, как любит, потом – как ненавидит, а потом – что ему пофиг. Главное, я понял, что ему тогда полегчало. Мы снова сели на байк…
– Кто был за рулем?
– Не помню. – Руки Насти соскользнули с плеч, повисли вдоль тела. – Я не планировал позволять ему садиться за руль. Понятия не имел, сколько он выпил. Да, он ходил уверенно, говорил связно, но я собирался отвезти его домой сам. Собирался…
– Почти довез… Пусти меня. Противно.
Не пустил, но руки дрогнули.
– Я не знаю, произошло ли то, что сейчас скажу, в реальности или это была защитная реакция организма, но я помню, что камень из-под колес шибанул мне в лоб, рассек бровь.
– На тебе был шлем.
– Я его потом надел, а выезжал без него. Кровь заливала глаза, не хотела останавливаться. А Леша… Я не должен был разрешать, но…
– Мне все равно.
– Нет. Тебе не все равно. Ты меня ненавидишь.
– Да. – Глеб вскинул на секунду взгляд, а Настя не видела смысла врать.
Он скривился, а потом уставился сквозь объекты и время. На расстояние семи лет.
– Мы медленно ехали. Леша сам не хотел спешить, видимо, понимал, что не очень-то сейчас способен на подвиги. Ночь, фонари не горели, мы плелись практически…
– Моего отца сбили на переходе, Имагин… Северов. Насмерть сбили. Вы. Плелись?
– Он выскочил…
– Не хочу это слушать, – Настя все же вырвалась. Провела руками по щекам, собирая злые слезы, отступила к двери. – Какого черта ты сменил фамилию? Думал, так просто – был Северов – убийца, а стал Имагин – благородный рыцарь? Откупился, даже формально не получил по заслугам, отряхнулся и дальше живешь, да? Ненавижу вас всех. Тебя, Лешу этого, пусть он и мертв давно, отца твоего, деньги ваши чертовы. Ненавижу!
– Психоаналитик посоветовал…
– Что?
– Сменить фамилию. Сменить окружение, попытаться пережить…
Настя рассмеялась, снова проводя ладошками по щекам.
– Пережить… Психоаналитик… Что ты переживал, Глеб? Может, смерть отца? Или то, что твой брат замолчал на год, слова вымолвить не мог? Или может мамин плач по ночам в подушку? Или то, как дедушка за ночь поседел? Что ты переживал? Вы у меня отца забрали. Сбили на переходе… По пьяни. Мажоры чертовы.
Резко развернувшись, Настя понеслась прочь из квартиры. Видеть его не могла. Слышать не хотела. Ей давно не было настолько плохо, гадко и противно. Сейчас она с удовольствием перевернула бы квартиру вверх дном. Разбила бы окна в его машине, исцарапала бы ее бока, а ему лицо.
Она с детства ненавидела этого человека. Глеба Северова и его дружка, Алексея Естафьева. Двух мажоров, которые одной осенней ночью сбили на пешеходном переходе ее отца.
