– Мама точно не забудет. Она папу очень любила.
– Простите, – голова Имагина опустилась еще ниже. Он искренне раскаивался в том, что, сам толком не знал, совершил или нет. Хотел бы искупить, но как? Человека он не оживит, а деньги ему вернулись. Все, до копейки. Да и в просьбах простить не нуждались. Он ведь долго пытался извиниться, искупить еще тогда, семь лет тому.
– Знаешь, – Андрей допил, хлопнул по донышку банки, сминая ее, отправил в урну. – Я же тебе по морде дать должен. За отца. За сестру. За мать.
Имагин даже не пошевелился. Должен. И имеет полное право. А он и сопротивляться не станет. Если от этого полегчает хотя бы одному из тех, кто пострадал, так тому и быть.
– Но не буду я этого делать. Тебя уже и так жизнь побила. Но вместо того, чтоб тут ее сторожить… Езжай туда.
Глеб поднял недоверчивый взгляд.
– Чего смотришь? Это тебе не герпес выскочивший, сам не пройдет. Она там страдает, ты тут… Мама… Это одно. К ней даже не пытайся подойти, а Настя… Сам не верю, что говорю это, но прошлое иногда нужно оставлять в прошлом. Ради будущего.
Парень встал с лавки, отряхнулся, вновь набросил на голову капюшон.
– Спасибо…
– Сочтемся, – окинув Имагина еще одним суровым взглядом, он направился к подъезду.
Женщины – они слишком эмоциональны и кардинальны. Рубят сплеча, а потом рыдают. Что мама, что Настя. Андрею же казалось, что ничем хорошим это не закончится. Он не мог относиться к Имагину совсем уж непредвзято, но пытался поставить себя на место отца, будь он жив. И был уверен в одном – для него не было стремлений более значимых, чем счастье детей. Даже вот такое счастье.
Пусть поедет, пусть поговорят, пусть разберутся. Решат, что видеть друг друга не могут – лично они с мамой только вздохнут облегченно, решат, что наоборот – не могут не видеть, пусть пытаются. Лишь бы не прятались и не молчали. От этого только хуже – это ложные надежды и ожидания.
Когда Андрей вошел в квартиру, Натальи не было ни на кухне, ни в гостиной. А в Настиной комнате – приоткрыта дверь. Парень подошел к ней, заглянул внутрь.
Мама сидела на кровати сестры, прижимая к лицу любимого дочкиного мишку. Плечи мелко дрожали – она плакала. Им всем было тяжело, Андрей даже не сказал бы, кому хуже – матери или сестре. Но второй он помог не так давно, теперь должен был помочь и первой.
Парень вошел, стянул промокшую под дождем кофту, бросил на пол, сам присел рядом с мамой, положил руку на ее плечо, а потом позволил обнять себя, чтобы продолжить плакать, но уже делясь своими сомненьями с вполне живим родным человеком.
– Она же любит его, да?
– По-моему, да.
– И он ее?
– Да.
– И за что это им? И нам за что?
Андрей пожал плечами. Возможно, не за что, а для чего? Жизнь ведь чему-то учит. Знать бы еще, чему.
***
Настя сидела на лавке в парке, подтянув ноги к подбородку, обняла их, уткнулась лбом в колени. У бабушки ей было хорошо: здесь меньше людей, меньше вероятность того, что прозвенит дверной звонок, а на пороге – Глеб. Точнее такой вероятности вообще нет.
Но и в этой квартире иногда становилось душно.
Она чувствовала себя виноватой перед отцом, мамой, бабушкой, братом, самой собой.
Ну как не заметила? Как могла влюбиться? Почему в него? Слезы давно высохли, а теперь было просто безнадежно тоскливо.
Как жить дальше? Вернуться в Киев, а там что? Сказать маме, что ее работа – результат протекции Имагина? Она же после этого и шагу в ту сторону не сделает. Самой отказаться от детской группы, ведь в этом тоже он помог?
Да и с ним… Что? Никогда больше не встречаться? Забыть, вычеркнуть, вытравить из памяти? Легко сказать… А если снится каждую ночь? Снится, вот только не виновный в смерти отца Северов, а любимый Имагин.
Северов… Ведь у нее было столько подсказок. Табличка на двери кабинета, там же была именно эта фамилия. Эта дурацкая бляха в машине… 'Предпочитаю перестраховаться'. Мотоциклы в квартире, шрам на плече, татуировка. Столько знаков, а она не заметила ни одного. Летела на пламя, вот и получила – не просто опалили, сожгли.
Настя знала, что должна сделать – выбросить из головы. Просто выбросить из головы все то хорошее, что произошло с ней за последние месяцы. Заставить себя вспомнить, что чувствовала, потеряв отца. Ведь не может счастье с ним сейчас перевесить горе утраты семилетней давности. Не должно. Но сделать это – невероятно сложно. Во время подобных попыток, Настя сбегала куда подальше. Жаль, от себя не сбежишь.
Так и сегодня не получилось. Почувствовав, что начинает замерзать, девушка встала с лавки, бросила взгляд на пруд, а потом поплелась домой. Бабушка будет волноваться, а мобильный с собой она не брала. Вообще выключила его от греха подальше. Не могла говорить ни с кем, только с бабушкой – редко и помалу.
***
– Обедать будем, зайка, проходи, – Антонина Николаевна кивнула, когда проходя мимо, Настя коснулась ее щеки губами, поплелась в ванную. Женщина проводила внучку долгим взглядом, а потом покачала головой. – Ну и сколько это будет продолжаться? – заговорила же сразу, как только сели за стол.
Настя колупала котлету, выбирала из салата огурцы, откладывала в одну сторону, потом помидоры – в другую, потом формировала горочку из капусты. Вместо ответа на вопрос, пожала плечами.
– Так нельзя, Анастасия. Ты мучаешь себя, а заодно и всех вокруг…
Настя отложила приборы, собиралась встать. Только кто же даст?
– Сидеть, – генеральские замашки бабушки девушку не удивили. Антонина умела разговаривать и не таким тоном. – Любишь ты своего Глеба-то?
– Никого я не люблю, – отвернувшись к окну, Настя посмотрела вверх, прикусывая щеку. Очень не хотелось расплакаться.
– Так почему мучаешься-то, дурында?
Настя оглянулась на бабушку, не веря своим ушам.
– Чего смотришь? Себя мучаешь, его мучаешь, а заодно и нас всех мучаешь.
– Бабушка…
Настя не знала, чего ждет от нее мать отца. Надеется, что гордо вскинет подбородок и скажет, что не собирается дела иметь с причастным к смерти папы человеком? Мама, наверное, облегченно вздохнула бы, услышь подобное. Или наоборот? Что тут же побежит на вокзал?
– Я уже двадцать два года бабушка, Настя, – Антонина же тоже отложила приборы, сверля внучку серьезным взглядом. – А до этого еще двадцать с небольшим в мамах числилась. По горло глупостей насмотрелась разных. Но знаешь, на что смотреть не могу – как вы себя сжираете изнутри. Что ты, что мама твоя. Она – ненавистью слепой, ты – сомненьями идиотскими.
– Они не идиотские… – Настя опустила взгляд.
– Самые что ни на есть идиотские, Настя. Хочешь, расскажу, как на самом деле было? Или тебе удобней с маминой версией жить, в нее и верить? Хочешь?
