– Настя… – Наталья же окликнула ее совершенно спокойно. – Настенька, – даже дважды. Дождалась, пока дочь осмелится посмотреть еще раз, постучала по покрывалу рядом с собой, прося присесть.
Чувствуя себя глупой шкодницей, Ася медленно подошла, опустилась, теперь смотря уже на покрывшиеся красными пятнышками из-за волнения ладони.
Наталья же явно собиралась разговаривать не так. Обхватила лицо дочери ладонями, повернула к себе, заглянула на самое донышко девичьих глаз. Сейчас ей было проще, чем дочери. Наконец-то настал тот момент, когда Наталья могла сказать, что в ней есть достаточно силы на то, чтоб взять хотя бы часть сомнений своих детей на себя.
– Если бы на его месте был Володя, я поступила бы так же.
Больше Насте было и не нужно. Хотелось просто знать, что мама не презирает, пусть не готова принять, но хотя бы не ест себя мыслями о предательстве дочери.
Они тогда договорились о том, что Настя придет в четверг. Впервые возвращаться в родной дом, будто в гости, было непривычно, но постепенно, вечер четверга стал временем, когда Настя приезжала к маме с Андреем, а Глеб нервничал теперь уже в их квартире, каждый раз немного опасаясь, что однажды она может и не вернуться.
После той их первой встречи с Натальей, больше Глеб с матерью избранницы не виделся. Настя никогда не предлагала поехать с ней домой, а Глеб никогда и не настаивал – боялся. Не знал, как себя вести. Кроме того Ася чувствовала – мама к этому не готова. Пусть смирилась, что теперь дочь живет с мужчиной, пусть даже с тем, что этот мужчина причастен к смерти ее мужа смирилась, но видеть его была не готова.
Потому этот вопрос все деликатно упускали. Был святая святых четверг, были разговоры с мамой и Андреем обо всем на свете, только не о Глебе.
Наталья спрашивала только: 'как ты там?', 'как твои дела?', 'что делаешь?', видимо, пытаясь хоть немного абстрагироваться от того, что там она не одна, ее дела – это и его дела тоже, и делают они чаще всего что-то вместе. Настя это понимала, и не пыталась ничего изменить. Возможно, когда-то они с Глебом будут готовы к новой встрече. Спешить некуда, а времени у них целая жизнь…
***
Настя сама не заметила, как заснула, в следующий же раз разлепила глаза уже после звонка своего будильника.
Встала, приняла душ, зашла на кухню.
Проскочила на носочках до холодильника, смотря под ноги – помня о разбитой Имагиным чашке, достала какао, налила в чашку, поставила греться в микроволновку, а сама выглянула из окна, различая уже стоящую под подъездом машину Влада, Имагинского водителя, который теперь официально был приставлен к Насте.
Пытаясь побороть раздражение, Веселова снова открыла дверцу холодильника.
Нельзя сказать, что жизнь их шла, как по маслу. В частности, ее нередко раздражали некоторые замашки Имагина. Например, ей запрещено было передвигаться по городу так, как она к тому привыкла – прощай метро, здравствуй личный автомобиль. Зачем? По словам удивленного Глеба, потому что так комфортней и они могут себе это позволить. 'Они' – это, в их случае, он. Настина же аргументация насчет того, что это ни разу не удобно и не рационально, была отброшена. И снова с ним можно было спорить до хрипоты, можно было даже разругаться сильнее, чем из-за телефона… или попытаться смириться, искренне надеясь на то, что он постарается взамен смириться и с кое-какими ее прихотями.
По правде, был еще третий вариант, можно было давить на больное, но такой возможности Настя даже не рассматривала. Ей было тяжело смотреть на то, как Глеб иногда зависает, глядя то ли на нее, то ли сквозь, явно погружаясь в воспоминания. Он корил себя за случившееся. Ему светило корить себя всю оставшуюся жизнь, и помогать в этом Настя не собиралась.
Зато теперь в университет, из него, в танцевальную студию, в которой она все же преподавала, а вечером домой, ее отвозил Влад, ну или сам Глеб, когда мог.
Мог не слишком часто, закончилось лето – мертвый сезон для всех и вся, люди вернулись из отпусков, работа закрутила и закрутилась с новой силой.
Имагин пропадал у себя, реанимируя и реабилитирую предприятия, Настя раскачивалась в универе и свыкалась с новым графиком, знакомилась со своими детками, волновалась, но пыталась учить их так, чтоб не было стыдно за себя.
Мама пошла на работу в фирму Марка Самойлова, того самого друга Глеба, о котором Настя уже множество раз слышала, а видела только однажды, да и то мельком, во время свидания с Пирожком. Конечно, о том, что Наталья получила работу с помощью Имагина, дочь матери так и не сказала. Из-за этого она стала бы чувствовать себя обязанной, а подобное не нужно было никому и только усложнило бы и без того тяжелую ситуацию.
Настя даже не знала, как назвать то, что происходило в ее жизни. Это не была холодная война. Это было минное поле, где каждый шаг повышает вероятность наступить на мину. А мины здесь – это вспышки боли. Боли мамы, боли Глеба, ее собственной боли.
Глеб стоял на одном краю, не осмеливаясь сделать шаг из-за отсутствия права навязываться, Наталья – на другом, не чувствуя в себе сил, да и по правде, боясь сближения, ведь женщина до сих пор считала себя предательницей. Не Настю – себя. Ей казалось, что приняв выбор дочери, предала память мужа. Вот только говорить об этом никому не спешила. Настя бы из-за подобного знания страдала, а Антонина в очередной раз высмеяла бы, обозвав дурочкой.
Настя же расположилась на середине этого минного поля, с каждым днем все ловчее справляясь с преодолением расстояния между двумя, такими важными для нее, людьми.
Залив хлопья молоком, Настя опустилась на высокий табурет, приступая к завтраку. Она смотрела перед собой, тщательно пережевывая, делая глоток за глотком из чашки с какао, продолжая думать…
Им с Глебом было сложно ужиться. Да и почему было? Им до сих пор часто сложно.
Например, Настя все пыталась приучить его к тому, что вставать нужно вместе. Что она не умрет, если проснется раньше и приготовит ему завтрак, завяжет галстук, поцелует, отправляя на работу. Так делала ее собственная мама, еще когда отец был жив, и это казалось Насте правильным. А Глеб чаще всего отмахивался, как сегодня утром, будя только перед уходом.
Она обижалась, он обещал в следующий раз обязательно… А потом снова жалел, оставляя спать до нужной пары.
Глеб оказался фанатическим чистоплюем, раздражающимся из-за вида хаоса, который царил во время Настиных сборов, а ее часто бесило то, что в их доме было слишком прилизано, убрано.
Ей казалось, что беспорядок и воскресные уборки придадут живости, он не соглашался. Чаще чашки в их доме била Настя, а убирал их спокойный, как удав, Имагин. Хотя и спокойным-то он был далеко не всегда.
Его, например, бесило то, что в университетской компании Насти водятся мужики. Мужиками двадцатилетних парней он называл сам, причем делал это тогда, когда настроение было неплохим, когда плохим – тоже 'му', но не 'жики'.
