Путь до Литтлдауна мы проделали в молчании. Я не могла догадаться, о чем думает Стокер, но мои мысли обратились к принцессе Луизе. Я представила, как она совершенно одна сидит в роскоши Кенсингтонского дворца, зная, что судьба ее драгоценностей, так же как и ее репутация, находится полностью в наших руках. Но на кону было даже больше, и я стала размышлять о Майлзе Рамсфорте. Во время нашего расследования я мало думала о нем как о человеке. Он был для меня лишь неким символом. Мы сложили о нем свои впечатления, собрали взгляды разных людей, но я никак не могла составить о нем общего представления, будто кто-то написал его портрет, а потом разрезал на множество кусочков, предоставив нам самим находить и складывать их. Меня больше всего интересовали противоречия. Он был верным мужем и одновременно знатным распутником, покровителем искусств с прекрасным вкусом – и при этом устраивал совершенно непристойные развлечения в Елисейском гроте. Я задумалась, сумеем ли мы когда-нибудь понять, как примиряются между собой лики этого Януса, или не успеем и его все-таки повесят, несмотря на все наши усилия. Эта мысль меня слегка пугала, но я отказывалась отчаиваться в успехе нашего предприятия. Сколько бы ни имелось у него грехов, но убийцей он точно не был, и я поклялась, что не позволю, чтобы его казнили за преступление, которого он не совершал.
Мы приехали в Литтлдаун как раз вовремя. Оставался еще час до назначенной шантажистом встречи. Я шла так же быстро, как привыкла ходить в джунглях, следуя запутанными путями моих бабочек. Стокер не выказывал никаких признаков волнения от предстоящего поединка. Он шел обычным шагом, немного вразвалочку, той изящной, гибкой походкой, какая бывает у людей, проведших много времени в море или в седле. Руки расслаблены, плечи опущены, и даже брови ничуть не нахмурены, будто мы вышли на воскресную прогулку. Лишь легкая складка в уголке рта выдавала в нем напряжение.
Под покровом темноты мы взобрались на стену поместья, не желая пока никого извещать о своем присутствии. Держась в тени деревьев, мы направились к гроту, внимательно прислушиваясь к любым звукам, которые указывали бы на то, что сторож или его пес несут ночную вахту. До грота мы добрались беспрепятственно; я взялась рукой за решетку и потянула ее на себя. Она была заперта, и я победоносно взглянула на Стокера. Мы прибыли раньше противника, и теперь у нас было преимущество. Я вытащила из кармана ключ, вставила его в замок, приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы мы могли проскользнуть внутрь, и тихо закрыла ее за нами.
Мы стали пробираться внутрь в полной темноте, и, когда дошли до узкого туннеля, Стокер положил мне руку на плечо, не давая идти дальше. Он чиркнул спичкой и зажег лампу, жестом показав мне, что хочет пойти первым. Я сжала губы, забрала у него лампу и, подняв ее над головой, двинулась в узкий проход. Он с возмущением вздохнул, но не стал спорить, а пошел вслед за мной, стараясь держаться как можно ближе, насколько позволяло узкое пространство.
В туннеле все было так же, как и в прошлый раз: холод, скользкий камень под пальцами, запах сырости, но, в последний раз завернув за угол, я поняла: что-то не так. Впереди был какой-то свет, а в нос мне ударил резкий металлический запах.
У Стокера обоняние было лучше, и он сразу понял, в чем дело. Он попытался оттащить меня назад, но было поздно. Я вышла в большое помещение, и мой фонарь здесь стал совершенно бесполезен, потому что весь грот был освещен волшебными фонарями. Они отбрасывали на стены тени в виде совокупляющихся пар и групп людей, и казалось, что сам камень оживал от их движения.
Но я даже не замечала вращающихся картинок. Все мое внимание было приковано к siège d’amour в центре комнаты, креслу любви, которое должно было притягивать взгляды всех участников вакханалий. Сейчас на нем вновь была обнаженная фигура: голова закинута назад, руки и ноги разведены в стороны, будто в некой пародии на удовольствие. Губы приоткрыты, словно человек вот-вот заговорит. Но Джулиан Гилкрист больше не мог сказать ни слова: его горло было перерезано от уха до уха.
Глава 26
Река алой крови текла из ужасной раны на шее, скапливаясь в лужицы по бокам. Золотые волосы чуть всклокочены на висках, застывшие глаза широко распахнуты от изумления. Одна рука откинута в сторону, как у мучеников на картинах, пальцы слегка согнуты, а указательный отставлен и будто направлен на лужи крови на полу.
Рядом с креслом, на границе света и темноты, стояла Эмма Толбот, белая как полотно, невидящим взглядом уставившись на окровавленное лезвие у себя в руках.
– Не подходите ближе, – предупредила она, замахиваясь ножом. Стокер спокойно поднял руки, чтобы показать, что не хочет причинять ей вреда.
– Эмма, – мягко сказал он, – дайте мне нож. Вы ведь не хотите ранить меня и мисс Спидвелл тоже не желаете зла. Отдайте нож мне, – повторил он.
Он сделал шаг вперед, она отшатнулась и подняла нож, метя ему в грудь. Еще шаг – и она могла бы дотянуться до него клинком, но он даже не вздрогнул, когда она замахнулась, а продолжил говорить тем же спокойным голосом, каким, наверное, не раз усмирял возбужденных животных.
– Эмма, я хочу, чтобы вы отдали мне нож. Для вас самой будет лучше, если вы не станете оказывать сопротивления, – настаивал он.
Она, как слепая, затрясла головой, вновь вскинула нож и еще немного сократила дистанцию между ними.
– Эмма, – тихо, но четко продолжал он, – если не отдадите мне нож, я заберу его у вас. По тому, как вы его держите, я вижу, что у вас совсем нет опыта в таких вещах, так что поверьте: я с легкостью смогу его у вас взять, но если мне придется забирать его силой, это может быть больно. Возможно, мне придется сломать вам запястье просто потому, что вы нам сейчас угрожаете, а я не люблю, когда мне угрожают. Вы меня понимаете?
Ее глаза (в полумраке видны были лишь темные круги и яркие белки) расширились еще больше.
– Если вы хотите убить меня, давайте побыстрее, – сказала она, буквально выплевывая каждое слово.
– Почему вы думаете, что я хочу убить вас? Зачем мне вас убивать? – спросил он ее.
– А как же это? – воскликнула она. Она не смогла произнести имени Гилкриста, а лишь указала дрожащей рукой на ужасную картину на кресле. – Вы убили его, а теперь и меня хотите убить.
Я посмотрела на Стокера.
– Как думаешь, у нее истерика? Хочешь, я дам ей пощечину? Мне не сложно.
Он не повернул головы, но я увидела, что он сжал челюсти.
– Вероника, прошу тебя, не встревай.
– У меня нет истерики, – сказала Эмма дрожащим голосом. – Но если вы сделали такое с ним, то как можете оставить в живых меня, когда я обнаружила ваше преступление? Ведь я же свидетель убийства.
– Вы абсолютно никакой не свидетель, – сказала я ей. – И если не обратили внимания, вы первая здесь оказались. Я вот думаю, что это сделали вы и этот истерический припадок – лишь уловка, чтобы сбить нас со следа.
Она уставилась на меня.
