Но есть, судя по всему, и четвертый аспект этой схемы – «специальная поправка», которая специфическим образом модифицирует реальность работы моей интеллектуальной функции, превращая «других людей» из «интеллектуальных объектов» моего внутреннего психического пространства в «специальные интеллектуальные объекты», могущие (хотя это в некотором смысле и продолжает оставаться для меня парадоксом) действовать «против правил», «по своей воле».
Введение этой «специальной поправки» представляется мне крайне существенным дополнением, поскольку благодаря ей здесь (лишь в каком-то смысле, конечно) происходит своеобразная смычка этого четвертого аспекта схемы с ее первым элементом. Первый элемент схемы – это сама реальность, данная нашему познанию (реальность, явленная наблюдателю), а четвертый аспект схемы – это некий икс («х») в условном уравнении интеллектуальной функции, рассчитывающей наше представление об этой реальности.
Важно, что речь идет именно о неизвестном, о некоем безразмерном «х». Наличие этого неизвестного в нашем уравнении оставляет наше представление в определенном смысле открытым
[89]. Если мы не можем знать всего, если наше знание не может быть абсолютно корректным и исчерпывающим, мы должны предполагать наличие этого незнания и учитывать наличие этого незнания в любом своем представлении о реальности. Таким образом, эта «поправка» в реальности работы моей интеллектуальной функции как бы сопрягает ее с реальностью как таковой, создает брешь, щель, через которую они – эти две стороны реальности (на самом деле одной и той же, разумеется) – могут контактировать.
Выше я уже предложил представить, что речь идет о своего рода «разрезе» на теле реальности, благодаря которому образуются как бы края «раны» – наши представления. Но давайте продолжим это размышление и пройдем чуть дальше, имея в виду тот самый четвертый аспект – эту нашу «специальную поправку» (неизвестное, «х»).
Два края нашей «раны» – это края как бы двух реальностей: с одной стороны, реальность познаваемого, с другой – реальность познающего. Линия среза по двум сторонам раны – это наши представления о том и другом. Но пока, используя этот образ – «тела», «раны» и ее «краев», – мы смотрим на реальность как бы снаружи, что, наверное, не совсем верно. Попробуем же взглянуть на эту «рану» как бы изнутри «тела» реальности. Изнутри мы будем видеть лишь увеличение поверхности реальности – как раз на величину краев этой раны.
Пользуясь этой графической метафорой, можно представить себе то, как возможно то, что при противопоставлении реальности самой себе никакого действительного разрыва в ней не происходит. Реальности познаваемого и познающего, конечно, не являются различными или противостоящими друг другу: мы всегда имеем дело с единой и неразрывной в себе реальностью, которая, впрочем, может быть специфическим образом искажена наличием «наблюдателя».
Однако мы вряд ли сможем заметить эту принципиальную неразрывность реальности, пока не поймем, что нуждаемся в этой «четвертой поправке», которая, подобно физической «кротовой норе», «червоточине», оказывается зоной контакта реальности самой с собой, или, если угодно, зоной перехода реальности самой в себя, то есть минуя буфер мира интеллектуальной функции и, соответственно, самой необходимости производства представлений (некоей представленности так).
Думаю, что этот ход с нашей условной «четвертой поправкой», дающийся всякому человеку с огромным трудом (и не все, я полагаю, способны совершить его), является, по существу, революционным для нашего мышления, делая его по-настоящему разумным и сложным. Знать, понимать, что все так и не так одновременно, – это чрезвычайно сложный интеллектуальный навык, требующий специфической перестройки нашего внутреннего психического пространства.
Возможно, именно эта перестройка и приводит окончательно к тому, что плоскость нашего мышления получает свое дополнительное измерение, о котором шла речь выше, а само наше личностное «я», которое изначально было лишь способом осуществления простой косвенной рекурсии, превращается в личностное «я», обладающее собственным временем и способное на подлинную самореферентацию.
Соображение № 8
Об озадаченности
Допустим, что развитие нашего мышления в онтогенезе благополучно прошло все необходимые фазы, и мы достигли способности думать о реальности так:
• во-первых, реальность нам принципиально недоступна, а все, с чем мы имеем дело, – это лишь наши представления о реальности, созданные нашим же психическим аппаратом по результатам его взаимодействия с реальностью;
• во-вторых, наши представления о реальности – не просто «образы реальности» (именно так, судя по всему, она представлена в мозгах других животных), а представления, опосредованные миром интеллектуальной функции, который мы интроецировали в процессе социальной коммуникации, сформировав на его основе сначала «плоскость мышления», а затем и «пространство мышления»; так что теперь всегда между нами и реальностью, с которой мы имеем дело (хоть внешней, хоть внутренней – интроспективной), стоит этот буфер, преображающий сигналы («факты») реальности в некие «пропозиции» нашего индивидуального мира интеллектуальной функции;
• в-третьих, всякое наше «познание» стремится вовсе не к абстрактной истине, а к созданию определенности – некоего «понимания»; то есть все, с чем мы имеем дело в результате нашего познания, – это имена и нарративы (истории, которые мы создаем для того, чтобы собрать «факты/пропозиции» воедино и, образно говоря, примерить их на себя); причем «имена» определяют для нас контексты и вовлекают в ту или иную языковую игру, а «нарративы» задают структурные отношения элементов нашего пространства мышления, производя таким образом эффект наподобие «дополненной реальности», когда человек одновременно видит и то, что действительно находится перед ним, и то изображение, которое выводится на его очки и накладывается на действительное
[90];
• в-четвертых, другие люди, существующие в реальности, даны нам так же, как и любые другие «факты» реальности в качестве интеллектуальных объектов нашего внутреннего психического пространства; и в реальном взаимодействии мы на самом деле контактируем не с ними – не с реальными людьми, а с теми интеллектуальными объектами, которые существуют в нас (условно говоря, с представлениями друг друга друг о друге, находящимися в головах каждого из нас); однако данные интеллектуальные объекты могут стать для нас собственно «специальными объектами» – то есть интеллектуальными объектами, обладающими неким специфическим свойством (в отличие от других интеллектуальных объектов нашего внутреннего психического пространства), а именно – способностью действовать по своим (самих этих объектов) внутренним мотивам вопреки тому, что мы сами, со своей стороны, считаем «возможным», «необходимым», «правильным», «разумным», «естественным»; в них – в этих «специальных объектах» – есть своего рода зона неопределенности, некая непредсказуемость, нечто, что мы могли бы обозначить условной неизвестной – «х», резервирующей эту неопределенность и способной повлиять на конечный результат наших просчетов при оценке «ситуации»;
