Реальное – это не абстрактное «объективное», которое, как мы понимаем из вышесказанного, весьма условно. В конечном счете, все, с чем мы имеем дело, дано нам через репрезентации, созданные в нашем головном мозге, то есть, автоматически «субъективно» (всякое «объективное» или «внешнее» воссоздается мозгом в нем самом, в соответствии генетическими программами и выученными настройками, которыми он для этого пользуется).
48. Противопоставление «объективного» «субъективному» – удобная фикция, которая, вероятно, прагматически может быть как-то оправдана, но с точки зрения методологии мышления абсолютно бессмысленна, потому что не выдерживает проверки на достоверность – у нас нет критериев, которые бы могли вылущить «объективное» из «субъективности» мозга.
Проверка же факта на достоверность вовсе не является самоцелью, а тем более игрой в «истину». Но если в своих умозаключениях мы будем использовать соображения, которые не согласуются с фактами, а являются следствием, например, языковых игр («объективное/субъективное», «живое/мертвое», «справедливое/несправедливое»), мы неизбежно допустим ошибку.
49. Важно осознать этот факт: все для меня есть работа моего мозга – и компьютер, за которым я сейчас пишу этот текст (чей образ создан моим мозгом: зрительное восприятие, тактильное, звуковое – я слышу звук клавиш, когда нажимаю на них), и те соображения, которые я пытаюсь сформулировать и записать, одинаково реальны.
Думать, что где-то есть «объективная» реальность, а где-то «субъективная» – совершеннейшая нелепость. Все они созданы из одного и того же нейрофизиологического теста. Хотя, конечно, у каждого из нас есть доступ лишь к определенному набору фактов; у одних он один, у других – другой. Но все это, в любом случае, одно пространство реальности.
50. Допустим, я вижу некоего человека, который идет по коридору Высшей школы методологии (предположим, что у меня нет истинных галлюцинаций, и все это происходит в действительности).
Итак, он – этот человек – реален как объект внешнего мира, и я его воспринимаю соответствующим образом (все это происходит). Но он совершенно так же реален и как мое представление о нем: мой мозг содержит образ этого человека (и это тоже то, что происходит) – я знаю, сколько ему лет, чем он занимается, женат или разведен, и т. д., и т. п.
Он не идет по коридору с табличкой, на которой все это написано. Соответствующая «табличка» на его счет есть у меня в голове и сейчас она оказывается «высвеченной» лучом моего внимания, «загорается» в моем сознании.
То есть, у меня в голове есть образ этого человека (и сейчас он активизируется), куда более объемный и содержательный, нежели «объективная реальность», которую я могу «объективно» воспринять, обнаружив «какого-то» человека посреди коридора.
Так, кого же я сейчас вижу в коридоре – «объективного» человека, или то, что я «субъективно» о нем думаю? Что для меня важнее – увидеть его «объективно», или увидеть то, что я (мой мозг) о нем знаю? Что, так сказать, более реально? Можем ли мы вообще задаться таким вопросом?
«Более» или «менее» реально?
51. Развернем ситуацию шире. Пока мы не учли, например, что у человека из коридора есть в голове какой-то образ меня («табличка» на мой счет), а главное – его собственный. У него есть набор знаний о нем самом, о том, что он есть как то, что с ним происходит (он знает, например, что у него болит голова, кто его раздражает, о ком или о чем он мечтает, сколько денег у него осталось до зарплаты – все это реальность).
Теперь предположим, что речь идет о моем пациенте. У него есть его собственный образ себя, и у меня есть его образ. Может ли быть, что я, как психотерапевт, знаю о нем больше, чем он сам о себе знает? Разумеется, по крайней мере, в какой-то части. Например, если мне известен его диагноз, я в курсе множества нюансов, о которых сам пациент, возможно, и не подозревает. Представим, что у него рак, мы оба об этом знаем, но он профан в медицине. Очевидно, что я знаю больше.
52. Итак, можем ли мы понять, что в пространстве реальности более реально?
Допустим, некий врач обследовал Людвига Витгенштейна и получил массу «объективных данных» на его счет. Я никогда не видел Людвига Витгенштейна (и даже теоретически не имел такой возможности), но многое знаю о нем – из его философских работ, тайных дневников, писем и воспоминаний других людей (не понимаю, правда, насколько все это может быть «объективным» или «субъективным»).
Итак, у кого – у меня, или у лечащего врача этого философа – более реальный Витгенштейн?
Ответить на этот вопрос при всем желании не представляется возможным, хотя, казалось бы, ответ должен быть очевиден – «объективная» картина лечащего доктора куда точнее моей.
Итак, вопрос выглядит абсурдным, но давайте приглядимся к нему внимательнее.
Резонно, например, спросить – одного ли и того же Витгенштейна мы с его лечащим врачом имеем в виду? Я говорю о том, что происходит с мыслью Витгенштейна, он – о том, что происходит с телом Витгенштейна.
Казалось бы, это все объясняет. Но можно ли считать, что тело Витгенштейна и его мысль никак не связаны, если и то, и другое очевидно происходит (или как сказал бы сам Людвиг – чему «случилось быть»)?
Продвинемся чуть дальше – сопоставим не тело и мысль философа, а например, его мысль и сексуальную ориентацию.
Витгенштейн отрицал, что его гомосексуальность как-то повлияла на его философию (об этом мы знаем со слов человека, который задал ему этот глупый вопрос). Но даже если Витгенштейн так думал, что не факт, трудно представить, что его сексуальность никак не повлияла на его психологию (о чем со всей очевидностью, кстати сказать, свидетельствуют дневники философа).
Что же получается? Отрицать влияние психологии человека на его философские суждения было бы нелепо, а говорить о его психологии, не учитывая сексуальную ориентацию, странно (тем более, если речь идет о весьма нетолерантном обществе, запретах, концепции греха и т. д.).
Но где в теле человека начинается и заканчивается сексуальная ориентация? А если она вообще наследственная – эта ориентация? Двое из трех братьев Людвига, покончивших жизнь самоубийством, были гомосексуальны. Так что, без «тела», надо полагать, не обошлось.
53. Так или иначе, но конструкция – «более» реально, «менее» реально – никак не применима к реальности. Что-то или происходит, или не происходит. Здесь нет промежуточных положений.
Можно, наверное, говорить о том, что факты, обнаруживаемые нами в пространстве реальности, могут располагаться ближе или дальше от какого-то другого факта реальности (того, что происходит), но нельзя говорить, что один факт «лучше» (реальнее) или «хуже» (нереальнее) другого.
54. Попытки «разрезать» реальность, отделяя таким образом одни факты реальности от других, естественны для внутреннего устройства нашего языка, требующего выделить, зафиксировать и противопоставить.
