Единичная семья состоит, условно, из главы семейства, нескольких его самок-жен и их отпрысков. Старшие сыновья уже тоже обзавелись самками-женами, которые производят внуков (часть половозрелых дочерей главы семейства, в свою очередь, перешли в другие семьи данного или даже другого племени).
Мы будем рассматривать особь второго поколения – одного из младших сыновей, не достигшего еще возраста, когда ему позволено думать о своем матримониальном положении.
Согласно условиям нашего мысленного эксперимента, языковые навыки в данном племени находятся на самом примитивном уровне – какие-то знаки-звуки используются в целях коммуникации, но они не составляют еще языка, выходящего за пределы самых простых формул «порождающих грамматик» [Н. Хомский].
Мозг представителя нашего племени должен быть устроен таким образом, чтобы в этом племени выжить, а желательно еще и достичь каких-то высот социальной иерархии (реалистичный план – обзавестись своим собственным семейством на 20-25 особей).
Очевидно, что для этих целей особь должна иметь возможность держать в голове все свои отношения (реальные и действительные) с другими членами племени. Но языка-то, который мог бы упростить ей эту задачу, нет.
То есть, я (эта особь) не могу пойти простым и понятым современным людям путем: разделить всех игроков этой социальной группы на классы, обозначить их («вождь», «главы семейства», «дети вождя» (наследники), «жены вождя», «жены глав семейств», «дочери вождя», «дочери других глав семейств», «близкие родственники» и т. д., и т. п.), рационально определить их роль, место и значение в социальной иерархии племени.
Иными словами, у меня нет никаких внутренних предписаний – мы в «доязыковой человеческой стае», – которые бы направляли бы меня в рамках этой социальной общности. А значит мне приходится держать в голове не рациональные абстракции, а все свои действительные отношения с этими особями (судя по всему, за это как раз и отвечали отделы мозга, получившие название «дефолт-система мозга» [М. Рейчел]).
33. То есть, для каждой особи племени я образую в своем мозгу соответствующий интеллектуальный объект, который, по существу, является результатом накопленных мною опытов отношений с соответствующими «субъектами».
Допустим, к вождю меня допускали всего дважды за всю мою жизнь и каждый раз это было обставлено самым затейливым образом – толпы соплеменников били в бубны, кричали, родители пригибались и т. д. Было страшновато. А вот со сверстником из соседнего семейства я вижусь каждый день, причем, мы вполне можем подраться и, в худшем случае, самка из этого семейства на меня рявкнет.
В моем собственном семействе тоже все непросто – его глава в полном праве сделать со мной все, что ему заблагорассудится, и никто даже не пикнет, глазом не поведет. Однако, если крупный самец из другой родовой группы решит задать мне взбучку, то глава моего семейства с большой вероятностью меня отобьет.
Самки в моем семействе тоже взаимодействуют со мной по-разному – одна делится пищей больше других, вычесывает моих блох чаще. Другие – тоже могут, но больше внимания уделяют другим сверстникам моей семейной группы. При этом, если самец из другого семейства проявит какой-то интерес к этим самкам – он сильно пострадает от главы моего семейства.
Когда охотники племени возвращаются с добычей я, как бы мне ни хотелось есть, должен выждать, пока другие особи племени проведут с ней какие-то действия.
Причем, есть особи моего племени, которые хоть и будут составлять мне конкуренцию в борьбе за лакомый кусок пищи, серьезной угрозы для меня не представляют, а есть такие, кому переходить дорогу явно не стоит (отпрыски вождя, например). Внешне они вроде бы ничем не отличаются от тех, с кем я могу вполне помериться силами, но вот, оказывается, что они какие-то другие, что обусловлено даже не их поведением, а тем как на мои действия в их адрес реагируют другие представители племени.
Есть территории, на которые мне нельзя заходить, потому что там целая группа особей придет в негодование, и я так просто от них не отделаюсь – неделю потом раны зализывать.
Самочки, которые вызывают у меня известный интерес, полностью подчиняются крупным и опасным самцам («главам семейств»), которые часто взаимодействуют с «вождем» (если бы я, конечно, мог всех их так назвать, пользуясь языком, которого у меня нет).
Короче говоря, хоть репертуар ситуаций, в которых я оказываюсь, и не столь уж многообразен, но о сложносочиненных взаимоотношениях членов моего племени я должен бытьв курсе. Я должен уметь мгновенно распознавать соответствующую конфигурацию, оказываясь в той или иной ситуации.
Да, мне следует постоянно держать это в голове и каждый раз заново рассчитывать диспозицию отношений – кто и как будет себя вести в той или иной ситуации, кто конкретно стал участником этой ситуации, кто еще может стать, на какой территории она проходит (территория всегда связана с кем-то) и т. д., и т. п.
При этом, ориентироваться в этих джунглях социальных отношений мне приходится, используя весьма примитивные средства различения – «опасно/безопасно», «приятно/неприятно», «угроза/безразличие», «больно/ терпимо» и т. д., без всяких языковых средств, наподобие – «Ты меня уважаешь?!» или «Когда в комнату входит дама, положено вставать!».
34. В конечном итоге, все, с чем я имею здесь дело, это вовсе не «идеи», не «представления», а мои непосредственные отношения с другими представителями племени. Отношения, которые я чувствую буквально физически. И если бы сейчас тут обнаружился волшебным образом Людвиг Витгенштейн, то ему бы даже не пришлось бы говорить мне: «Не думай, смотри!». Ведь только этим я и был бы занят!
Так что же такое это его «смотри»? Дело, конечно, не в зрении, а в моей способности усматривать что-то (некие отношения, действия сил) самим моим существом, потому что я сам – этим своим существом – в данных отношениях, в этой реальности и нахожусь.
Я не изъят из этих отношений (этого непосредственного взаимодействия), я не могу посмотреть на них как бы «со стороны» или дать им какую-либо другую оценку, кроме той, какими являются в ней мои собственные реакции.
Наконец, я даже не могу о соответствующих отношениях размышлять, если они не происходят здесь и сейчас. Но, с другой стороны, я постоянно о них думаю – потому что эти ситуации вокруг меня постоянно. Реальность этих отношений (того, что происходит на самом деле) неотступна.
Это сложно представить, и любая подобная фантазия даст лишь слабое и умозрительное представление о том, что может испытывать и как воспринимает реальность подобная особь.
Но попытайтесь все-таки вообразить перманентную напряженность социальной реальности нашего героя…
Он постоянно находится в кругу своих сородичей, правила между ними не определены и не формализованы, хотя все как бы «в курсе». Но это «в курсе» – вовсе не формальное понимание того, как и что устроено в нашем обществе (кто начальник, кто дурак). Об этом нельзя прочитать в книге, об этом нельзя у кого-то спросить. Это лишь фактическое ощущение реальных, действующих прямо здесь и сейчас отношений.
